Что вдруг

Может быть, самые главные городские жанры назвал один из первых в поэзии русского модернизма истовых описателей повседневной столичной улицы. Петр Потемкин писал Иннокентию Анненскому (отвечая на не дошедшее до нас письмо, в котором Анненский утверждал, что импрессионизм не идет городу): «Я не согласен с Вами… в отрицании Вашем городской сказки. Мне даже кажется – не будь у города обманчивой фантастической личины, разгадай все его изнанку – рецепты да счета, – никто и жить бы в нем не стал»⁴. Все эти урбанистические тексты, рецепты да счета и прочее, прямо или косвенно, раньше или позже отражаются в стиховой петербургиане у эмигрантов. Напомним еще один жанр из этого разряда – список дел или перечень покупок:

Потом составлялся список,
И мамаша была строга:
У Зернсена сосисок,
У Бараковых – сига,
На Морскую в «Ниву» зайти,
Указать на неудобное положение,
Так как опять в пути
Где-то застряло приложение.

(Валентин Горянский)

В беженской мнемопоэтике различные списки сводятся во всеобъемлющий каталог, призванный перечислить «все»:

Я помню все – гранитные перила,
И Карповку, и путь на Острова;
Где муть залива солнечно застыла,
Где так душиста свежая трава.
И Летний Сад, и баржи на Фонтанке,
И грустный, затуманенный закат,
И в булочной румяные баранки,
Которыя так шелково блестят.
Весенние, прозрачные недели,
Подснежников густую полосу,
Сверкающие лужи на панели —
В душе я осторожно донесу.

(Анна Таль)

Реалии петербургского быта 1917–1921 годов вызвали к жизни новые фольклорные жанры, например, амебейные композиции споров в очереди. Очереди, быстро получившие наименование «хвостов» с последующей разработкой соответствующего метафорического ряда (непременная шутка тех лет о том, что Дьявол уже на подходе, ибо хвост уже виден), тоже предоставили свою риторику эмигрантской поэзии – у одного из эмигрантов в 1919 году:

Успокойте ваши нервы;
Что же вы там все орете?!
Вы в хвосте стоите первым,
Значит, первым и войдете.
– Бросьте вы; не рассуждайте:
Хоть и первым получаю,
Но зато, не забывайте,
Я и первым все съедаю.

(Михаил Миронов-Цвик).

Подведем некоторые итоги намеренно разрозненным – в лад всеохватной фрагментарности, пестуемой самими носителями петербургской темы, – наблюдениям.

Многократное, уже двухвековое т. н. умирание Петербурга как поэтический и публицистический мотив невольно встает в отношение параллельности с самой усталостью темы, с ее буксующей тавтологичностью, с ее как бы предсмертным износом.

Поэтическое сочинение на тему «Мой Город» должно поэтому вырабатывать тактику обновления риторики, для какового обновления литература знает несколько путей – заимствование из соседних словесных рядов, смена образа автора (превращение из Савла в Павла), удвоение банальности как средство преодоления ее и т. д. Проблема дления петербургского текста стояла и стоит, и, хочется сказать, стоять будет перед литераторами и метрополии, и эмиграции.

Впервые – Звезда. 2003. № 10. С 194–205. Частично вошло в состав совместной вступительной статьи «На земле была одна столица» в кн.: Петербург в поэзии русской эмиграции (Первая и вторая волна) / Вст. ст., сост., подготовка текста и примеч. Р.Тименчика и В. Хазана. СПб., 2006 («Новая библиотека поэта»). Справки о цитируемых авторах найдутся там же.

Комментарии

1.

Лозинский Г. Элегии Феогнида из Мегары. Перевел Адриан Пиотровский. Пг., 1922 // Звено. 1923. 22 октября.

2.

Тименчик Р. «Медный всадник» в литературном сознании начала XX века // Проблемы пушкиноведения. Сб. науч. трудов. Рига, 1983. С. 82–101; Тименчик Р. «Поэтика Санкт-Петербурга» эпохи символизма/постсимволизма // Труды по знаковым системам 18. Тарту 1984. С. 117–124.

3.

Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Т. 2. М., 1997. С. 392; Саша Черный. Стихотворения. Вст. ст. и общая ред. К. Чуковского. Критико-биографич. очерк, подгот. текста и примечания Л.А. Евстигнеевой. Л., 1960. С. 19.

4.