Что вдруг

Дитя, не тянись за розой весной.
Розу успеешь и летом сорвать.
Помни, что летом фиалок уж нет⁸⁹

.

Насколько мне помнится, это песенка М.А. Кузмина. Очень часто он садился за рояль и выводил тоненьким детским голоском:

Два да два цетиле,
Два да тли пять.
Вот все, цто мы мозем,
Мозем знать…

Николай Васильевич Петров, тогда молодой помощник режиссера Александрийского театра, «Коля Петер»⁹⁰, со своим круглым детским лицом выступал не в особенно оригинальном репертуаре:

А поутру она вновь улыбалась⁹¹

или

Коля и Оля
Бегали в поле,
Пара детей —
Птичек резвей
Коля, Коля, Коля,
Дай мне тебя обнять, расцеловать!

а кончалась эта песенка грустно:

Николай Васильевич!
Дай мне, дай мне покой,
Батюшка мой!⁹²

Известный конферансье Гибшман выступал в своем репертуаре⁹³.

Выпучив глаза, делая идиотский вид, изображал немца в пивной. Вся песня состояла из счета выпитых бутылок пива:

Ein Buttel Bier
Zwei Buttel Bier
Drei Buttel Bier

и так до бесконечности.

Монотонное пение постепенно все больше пьянеющего немца очень смешило публику. Все находившиеся в зале начинали подтягивать певцу, все пели хором и хохотали при этом доупаду.

Часто в «Собаку» приходила такая компания: Паллада, урожденная Старинкевич, – слывшая демонической и очень развратной женщиной, из-за которой якобы стрелялись, которая якобы сама стреляла в кого-то⁹⁴. Это была худая некрасивая молодая женщина, одетая так безвкусно и кричаще, что ее нельзя было не заметить. Она почему-то изображала из себя лесбиянку, бросалась на колени перед теми женщинами, в которых она якобы молниеносно влюблялась. Помню, она выкинула такое «коленце» перед моей двоюродной сестрой Еленой Михайловной Гофман.

Об этой Палладе писал М.А. Кузмин в каком-то из стихотворений, посвященных «Бродячей собаке»:

Там резвилася Паллада…
………
И где надо и не надо не ответит: не могу.

Паллада появлялась в блестящем окружении: князя С.Волконского – писателя, искусствоведа, сотрудника «Аполлона» и «Старых годов»⁹⁵; графа Зубова⁹⁶ – известного мецената, открывшего на собственный счет Институт истории искусства и предоставившего свою библиотеку и весь институт всем желающим изучать историю искусства, и прекрасно державшего себя, очень красивого графа Берга⁹⁷.

Кн. Волконский носил на указательном пальце перстень, который Пушкин подарил его прабабке Марии Николаевне Волконской.

Граф Зубов одевался под Онегина, носил бачки и кружевное жабо вместо галстука. Некоторые рассказывали, что он иногда являлся в коротких шелковых панталонах и в туфлях с пряжками. Впоследствии рассказывали, что он после прихода советской власти вступил в партию, «отдал» свой институт государству и уехал в Рим, чтоб там «открыть филиал»⁹⁸. Насколько эти слухи справедливы, судить не берусь.

Как-то Волконский (чем-то напоминавший мне Бориса Годунова) привез с собой в «Собаку» какого-то юного француза-танцора⁹⁹ из школы Жака Далькроза¹⁰⁰.

Волконский прочел «собачникам» лекции о «художественном движении и о школе Далькроза». Француз иллюстрировал лекцию художественными движениями, а Волконский ему аккомпанировал. Эта лекция появилась впоследствии в журнале «Аполлон» в виде статьи о художественном движении и ритме. Это было тогда новостью и откровением.

Часто бывала в «Собаке» Надежда Александровна Тэффи¹⁰¹, всегда очень молчаливая, наотрез отказывавшаяся прочитать вслух какой-нибудь из своих юмористических рассказов.

«Я не могу победить свою застенчивость. Мое дело писать, а не читать».

Помню один вечер.

«Смотри! Вон явился весь «Цех поэтов»!» – подтолкнула меня Соня. Несколько молодых людей и девушек вошли в зал. Это были «акмеисты»¹⁰².

Не помню кто, Гумилев или Городецкий, выступил с программной речью о том, что такое «акмеизм». Слово «акме» обозначает полноту бытия в противоположность символизму, обеднявшему действительность.

Какие стихи читали акмеисты – не помню. Хорошо помню Анну Ахматову в ее неизменном синем платье с белой вставкой и неизменной челкой:

Едва доходит до бровей
моя незавитая челка¹⁰³

.

Худенькая, высокая, молчаливая, она очень похожа на свой портрет, написанный Альтманом¹⁰⁴.

Это, конечно, о «Собаке» пишет Ахматова:

Все мы бражники здесь, блудницы.
Как невесело вместе нам.
………………………
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду¹⁰⁵

.

По всей вероятности, это относилось к Глебовой-Судейкиной – жене художника Судейкина¹⁰⁶, артистке того неопределенного жанра, к которому принадлежит и моя Белочка Казароза.