Что видно отсюда

Мы играли весь мрачный обратный путь, пока, сами того не заметив, снова не очутились перед дверью Сельмы.

Сельма пожарила нам картошки. Потом позвонила Пальму и спросила, можно ли Мартину сегодня переночевать у нас, но это было нельзя, даже в виде исключения.

В два часа ночи Эльсбет встала и оделась. Она уже несколько часов пролежала в постели и на что-то решилась.

Она открыла входную дверь и вышла наружу, в ночь, в одной руке держа катушку проволоки и универсальный клей, а в другой решение спасти оптика.

Охотничья вышка Пальма стояла на поляне, к которой можно было добраться только через лес, по тропе. Лес был черный, как ленты на траурных венках. Эльсбет заглянула во тьму и затосковала по свежей теплой подсолнуховой желтизне.

Она стояла на краю леса и колебалась в последний раз. Углубляться в ночной лес только из-за сна Сельмы было равнозначно смерти, и Эльсбет считала, что идет прямо в руки погибели. С другой стороны, было бы как-то дешево со стороны смерти использовать такую очевидную ситуацию. Но с другой стороны, опять же, смерть сейчас испытывала сильное давление времени, у нее оставалось всего лишь около часа, чтобы сработать, а в таком положении не будешь особо разборчивой, обойдешься и неряшливым решением. Подумав об этом, Эльсбет даже и не смогла припомнить ни одной смерти, которая считалась бы драматургически взыскательной, зато припомнилось много таких, какие обошлись дешевым решением.

Несмотря на это, Эльсбет шагнула в лес, потому что уже не хотела отпускать от себя решимость.

Она вспомнила, что, когда боишься, надо что-нибудь петь.

— Лес стоит, молчаливый и черный, — запела Эльсбет немного дребезжащим голосом, а он и вправду стоял ленто-венково-черный, но не молчал ни капельки, он шумел и трещал повсюду — позади, впереди, рядом, над головой Эльсбет. Может, то были Попрыгуны, думала она, которых отпугнул согревающий пластырь оптика, все еще наклеенный на ее загривке. Она перестала петь, потому что собственный голос показался ей таким потерянным, к тому же сомнительно было воспевать чудесный туман, который здесь и не думал подниматься. Кроме того, она боялась приманить к себе неведомую опасность или прослушать, как кто-то к ней крадется.

К сожалению, Эльсбет все знала о существах, которых можно встретить в ночном лесу. Она думала о бабе-кустарнице, которая раз в сто лет выходит из чащи с коробом за спиной и хочет, чтоб ее почесывали-поглаживали и искали у нее вшей. Если поищешь-ся у нее в голове, получишь листву из золота. А если не поищешься, баба-кустарница заберет тебя с собой.

У Эльсбет не было никакой заинтересованности в листве из золота. Она расписывала себе скрюченную кустарницу, как та, косоглазая, выступает из-за ели, как хватает Эльсбет костлявой рукой. Она расписывала себе, как баба-кустарница прижмет руку Эльсбет к своим свалявшимся волосам, в которых надо искать вшей, и как эта баба-кустарница себе это вообще представляет, в темноте-то, и потом Эльсбет расписывала себе, как баба-кустарница потребует, чтобы ее почесывали-поглаживали, но как и, главное, где, и тут она подумала про секс с Ренатой, кое-кого лишающий рассудка, а потом подумала, что рассудка может лишить и сковородка, если шарахнуть ею по черепу, и баба-кустарница, если ты хочешь знать, это еще ничего не говорит о качестве их встречи, и потом она подумала о том, что решила спасти оптика, а спасти оптика означало спасти Пальма.

Эльсбет неудачно обулась, на ногах у нее были открытые туфли из искусственной кожи, на носках они потрескались, каблуки стоптались. Эльсбет никогда не носила резиновые сапоги, это было неизящно, а еще потому, что когда она шла к Сельме или в магазин, то старалась принарядиться, потому что, как она говорила, никогда не знаешь, кто тебе встретится на пути. Сырость травы пробилась у Эльсбет через край туфель на черные нейлоновые колготки и сделала их еще чернее.

Лес внезапно распахнулся. В наших местах не бывает постепенных переходов. Не бывает никакого постепенно редеющего леса, никаких низеньких деревьев, посредничающих между лесом и лугом. На внезапном лугу в ландшафт была воткнута охотничья вышка Пальма, похожая на незаконченный монумент или на «воронье гнездо» корабля-призрака. Идя к этой вышке, Эльсбет спрашивала себя, приходил ли сюда хоть раз кто-нибудь в такую глухую ночь, кто-нибудь, кроме лисы, кроме косули, кроме дикого кабана, кто-нибудь, кого баба-кустарница, готовая выскочить в любой момент, могла бы попросить погладить ее, почесать и поискать у нее в голове. На лугу было совсем тихо, Эльсбет хотелось бы лесного треска и скрипа, потому что страшно, когда ты единственная, кто производит шум. Ее дыхание и быстрые шаги стали вдруг такими шумными, как это делают в сериале «Место преступления» незадолго перед тем, как жертву настигнут и отделают так зверски, что даже скупые на слова патологоанатомы бледнеют, а подоспевшие комиссары полиции блюют.