Что видно отсюда

Она повернулась к нему спиной, и лавочник взял пустой пакет, который висел на пальцах Сельмы, сцепленных под моей попой. Молча распаковал девять упаковок и положил слипающиеся друг с другом ломти колбасы в пакет.

— Можешь достать мое портмоне? — спросила Сельма и указала подбородком на карман своей черной юбки.

— За счет заведения, — сказал лавочник.

Сельма шла мимо магазина оптика и отражалась в его витрине. Я висела у Сельмы за спиной, как Попрыгун, подо мной болтался пакет с колбасой. Оптик не видел Сельму, иначе бы он сейчас же вышел и попытался забрать у нее все, что она несла на себе. Но Сельма видела оптика, он тоже был в черном, в своем выходном костюме, который с годами становился все больше размером. Он сидел на табурете, голова его была скрыта внутри полусферы прибора, определяющего границы поля зрения. Этот прибор он перекупил у одного глазного врача в райцентре.

Оптик был занят определением собственного поля зрения. Перед ним простиралась светлая серость с дружелюбной красной точкой в середине вполне обозримого пространства полусферы. На краю поля зрения появлялись более мелкие мигающие точки, и оптик сигнализировал, что видит их. Это его успокаивало: засунуть голову в полусферу прибора и заверить мигающие точки, что они замечены.

Сельма шла мимо дома Эльсбет. Эльсбет тоже была одета в черное и стояла в саду с воздуходувкой для листьев. Она направила воздуходувку на яблоню. Был апрель, и листья соответственно были совсем молодые.

— Что это ты делаешь? — крикнула Сельма через гудение воздуходувки.

Эльсбет даже не повернулась к ней.

— Хочу, чтобы прошло время, — отозвалась она. — Хочу, чтобы была осень. Послепослепослеследующая осень.

Листья и не думали облетать с веток. Они были еще подростки и такие сильные, что даже не понимали намерения Эльсбет, они не чувствовали для себя никакой опасности, им скорее казалось, что их овевает ветер.

— Поставь на турбо, — предложила Сельма.

Эльсбет не услышала.

— А ты что делаешь? — громко спросила она, не оборачиваясь.

— Я несу Луизу, — крикнула Сельма, и Эльсбет крикнула в ответ:

— Тоже хорошо.

Сельма кивнула спине Эльсбет и пошла дальше к дому Пальма.

Сельма некоторое время раздумывала, не дать ли собакам подохнуть от голода. Пальм не кормил их уже несколько дней, после смерти Мартина он не выходил из дома, не был даже на похоронах. Сельма хотела зайти за ним перед похоронами, догадываясь, что сам он не придет. Она пошла к дому Пальма, собаки от голода лаяли еще искренней, чем обычно. Она протиснулась мимо них по стеночке, она стучала и звонила, но Пальм ей не открыл.

— Пальм, тебе надо пойти со мной, — крикнула она вверх, стоя под окном кухни Пальма. Потом она откашлялась и еще раз крикнула: — Ты должен нести его к могиле. — Она зажмурила глаза, крича эту фразу, иначе бы эта фраза не прокричалась, ее и вышептать казалось слишком громко. — Иначе нельзя, Пальм, — снова крикнула Сельма, дважды.

Пальм не открыл, и все прошло по-другому.

Теперь, перед домом Пальма, она немного подумала, не вернуться ли ей назад к Эльсбет или назад к оптику, не попросить ли их помочь ей кидать собакам ломти колбасы. Но решила, что это слишком хлопотно.

Сельма всегда находила слишком хлопотным и неудобным просить о помощи. А самым обременительным было потом благодарить, считала она. Лучше она упадет с приставной лестницы, которую некому подержать, лучше пусть ее ударит током от оголенного провода или кожухом от мотора, лучше пусть у нее будет прострел в пояснице от тяжелой ноши, лучше она провалится под пол в собственной квартире, чем примет помощь и потом вынуждена будет обстоятельно благодарить за нее.

Сельма наклонилась, вытянула вперед руки и вывалила содержимое своего пакета на землю. Она пыталась в наклоне не дать мне сползти с ее спины, а межпозвоночные хрящи Сельмы тоже пытались не сместиться, и даже теперь, с налившейся кровью головой и возмущенными межпозвоночными хрящами, Сельма все еще находила все это менее хлопотным, чем благодарить. Она бросала ломти колбасы снизу, не разгибаясь, через охотничий забор Пальма. Она бросала их собакам, пришедшим в неистовство.

Сельма крепко удерживала меня, когда снова распрямлялась, она стонала, а ее межпозвоночные хрящи многоголосо вторили ей. Она подошла к дому с задней стороны, там была дверь в подвал, и она оказалась незапертой.

Из подвала Сельма поднялась по лестнице в дом и пошла через кухню, пытаясь не замечать недоеденный ломоть хлеба, намазанный «Нутеллой», который все еще лежал на тарелке, прошла через гостиную, где пыталась не смотреть на детскую пижаму с Обеликсом из мультика, отброшенную на спинку дивана, и дошла до спальни.

Спальня у Пальма, похоже, годами не проветривалась. Огромный темный шкаф стоял там как часть мрачного ансамбля, рядом темная двуспальная кровать, один матрац лежал без простыни, пожелтевший, а на втором было смятое постельное белье, подушка в ногах. Было сумеречно. Сельма включила свет.

Пальм лежал на полу, на боку. Он спал. Голова его покоилась на школьном ранце Мартина.