Что за девушка

Нет, напоминаю я себе. Мне все равно. Я за этим и пришла к машине Хайрама. Чтобы было все равно.

Потому что здесь я совсем другая. Я спокойна, расслаблена. Мне не нужно ни о чем волноваться.

Наверное, это та самая фигня, про которую говорил Хайрам пару секунд назад (секунд, минут — какая разница?). Негативная энергия выползает из здания и устремляется ко мне, как металл к магниту.

Если я соглашусь поехать с Хайрамом, мне назначат отработку за прогул.

Я пропущу контрольную, и двойка испортит мне итоговую оценку.

Косяк в аттестате увидит приемная комиссия университета.

А может, я не буду поступать в университет. Хайрам же не собирается. Он выпускник, он как раз сейчас должен был получать письма с ответами, если бы куда-нибудь поступал, в чем я лично очень сомневаюсь. Хотя мы с ним это не обсуждаем. В любом случае, Хайрам на вид гораздо счастливее меня.

Я не сказать чтобы наркоманка. Если бы мама, папа, моя лучшая подруга знали об этом, были бы в шоке, может, даже в ужасе. Может, родители отправили бы меня в рехаб. Может, и стоило бы. Хотя бы потому, что рехаб далеко отсюда.

Но тут я вспоминаю, что Хайрам уже предложил мне смотаться, пусть только на вечер.

— Давай, — говорю я наконец. — Погнали.

— Не вопрос, — отвечает Хайрам.

Он поворачивает ключ, и старая машина с рыком оживает — как лев, который на все джунгли заявляет о своем присутствии.

Или о своем уходе.

ЕГО ДЕВУШКА

Я не смотрю на маму. Вместо этого упрямо гляжу на свои потрепанные кроссовки, как в кабинете директора Скотт. Придется их выбросить. Они теперь всегда будут напоминать мне об этом дне.

— Тут нечего объяснять, — наконец отвечаю я. Вопрос был такой: «Как же все так далеко зашло?» Не в смысле, что я сама во всем виновата, мама не настолько черствая, просто она хочет знать, почему нужно было ждать, пока появятся синяки, прежде чем обо всем рассказать.

Мы сидим за кухонным столом — беспрецедентный случай, мама почти никогда не готовит, а если такое происходит, ужинаем в гостиной под какую-нибудь викторину. Мы поговорили, пока я была в школе. Потом она написала, что может уйти с работы пораньше и забрать меня, но я сказала, что необязательно бросать дела, у нас будет время все обсудить вечером. Только мама все равно ушла пораньше, потому что, как она объяснила, в таком состоянии в любом случае не сможет сосредоточиться на работе.

Я вжимаю ноги в пол и представляю, что чувствую холод плитки сквозь кроссовки. На мне все еще старый свитер Майка. Наверное, теперь надо его вернуть. Может, я давно должна была это сделать, только Майк слишком вежливый, чтобы об этом попросить. Он ужасно вежливый, когда дело касается таких вещей.

Но вот что странно: я совсем не хочу возвращать свитер. Даже сейчас. Мне нравится, что он пахнет Майком. Мне нравится, что в нем я как будто в объятиях. Я тяну рукава вниз, сжимаю ткань в кулаках.

— Ну конечно, есть что, — настаивает мама.

— Например?

— Например, как часто такое случалось?

Я пожимаю плечами, глядя на кухонные шкафчики, на плиту, на раковину — куда угодно, только не маме в глаза. Так странно, что на кухне беспорядок, ведь у нас никто не готовит. Ладони снова вспотели, я снова сую их под бедра.

— Не знаю. Я как-то не считала. — И это правда.

— Ладно, когда это началось?

Мама не сводит глаз с моего синяка. Перед ужином я смотрела на свое отражение в зеркале ванной. Синяк стал еще темнее, чем был с утра. Пурпурным.

— Не знаю. Пару месяцев назад.

Что бы я сказала, если бы этот вопрос задала директор Скотт? Она спрашивала, случалось ли это раньше, но не уточняла когда. Не думаю, что смогла бы соврать ей, как маме. Потому что я точно знаю, когда это началось. Три месяца назад. В середине января. Я сидела на трибуне на его тренировке по бегу — весенние соревнования начинаются в марте, — дрожала под моросящим дождем в легком пальто и болела за Майка, потому что была девушкой, которая во всем поддерживала своего парня. Мы следили за университетской спортивной ассоциацией и решили, что, если его не возьмут в Стэнфорд, ему подойдет программа Калифорнийского университета.

Он в тот день упал, подвернул лодыжку. Очень боялся, что травма окажется тяжелой, что придется сесть на скамью запасных на пару недель, но уже на следующий день все прошло.

Вскоре после того вечера — точно не скажу когда — я начала украдкой наблюдать за другими парочками. Я смотрела, как они идут по школьным коридорам под ручку, совсем как мы с Майком. Иногда я ловила себя на том, что думаю, глядя на них: каково это — быть влюбленным и чтобы тебя при этом не били? Не то чтобы я не знала, что это неправильно. Я понимала, что это плохо, ненормально.

Я начала думать о том, что мои родители до развода (но далеко после того, как они друг друга разлюбили) громко ссорились — ну, в основном кричала мама, — но за все годы, которые они провели вместе, папа ни разу не ударил маму.

И тогда я подумала: «Насколько я знаю».

И тогда до меня дошло, что все парни, которые, как мне казалось, не бьют девушек, не бьют их лишь насколько я знаю.