Что за горизонтом?

Я пытался догадаться, что думает об этом Лариса, мне хотелось проникнуть в ее мысли. И почему-то я невольно подумал: а искренна ли Лариса передо мной, и насколько крепки ее чувства ко мне? Я вспомнил Эру, вспомнил других женщин, с которыми у меня были флирты, мимолетные связи. Ни они мне, ни я им не клялись в вечности и верности. Я сравнивал их с Ларисой и с женой того пограничника. Осуждает ли ее Лариса, я ждал ее осуждения, но она молчала. Я думал о ее характере: сдержанная на эмоции, искренняя, в чем у меня не было сомнения, открыта и самозабвенна, нежна и ласкова. А разве этого мало? Тем более я говорил ей: она свободна. И тем не менее не одобрял и не поощрял эту свободу. Я ревновал, тайно, скрытно. Я знаю: она мечтает о ребенке, которого я не могу ей дать. Я виноват перед ней. Но в чем моя вина? Что я люблю ее и буду любить всегда, даже тогда, когда она выйдет замуж — если выйдет, что еще проблематично. Однажды она сказала: даже если выйду замуж, я тебя не брошу. Понимай как хочешь, как красивые слова? Для меня она последняя любовь, тот огонек, который согревает душу, ради которого стоит жить. Без нее жизнь моя бессмысленна. Она обладает удивительной способностью предстать передо мной всегда новой, необычной. Она не стандартна, и каждый проведенный с ней день или ночь — это новая, совершенно неожиданная страница. Меня это радует. Иногда я смотрю на ее шалости и вспоминаю давнишнюю песенку о Чилите: «Над нами она хохочет и делает все, что хочет». Но до определенной черты, переступить которую она не решается, хотя я ей и не запрещаю. Мои мысли оборвал восторженный голос Ларисы:

— Смотрите, там море?!

— Да, это море, — подтвердил Никитин.

…И вот мы сидим в просторной горнице гостеприимных моих друзей Никитиных, говорим то о политике, то о том, как нам с Ларисой провести здесь двадцатидневный отдых. Мы планировали побывать в Ялте и Севастополе, осмотреть дворцы, Никитский сад. И конечно же позагорать на пляже, купаться. За разговорами, сопровождающимися отличным вином, время летело быстро и не заметно, как вдруг Александр Петрович, глядя в окно объявил:

— А вон и наш Сергей идет. Собственной персоной Сергей Сергеевич, о котором я вам уже рассказал.

Историю моряка-пограничника я уже слышал здесь раньше и даже однажды накоротке нас познакомил Никитин. Я вспомнил худощавого, седоволосого, подтянутого в фигуре смуглолицего человека еще далеко не пенсионного возраста. Но с тех пор минуло около десяти лет. И теперь перед нами предстал совсем другой Сергей Сергеевич: белобородый пышно усатый с непричесанной седой шевелюрой. Пожалуй, от прежнего Сергея оставались только затуманенные печалью карие глаза, да черные, контрастирующие с бородой и усами брови. Он очень изменился, слегка располнел и ссутулился. Лариса потом мне сказала, что по рассказам Никитина представляла его другим. Он был сдержан на слова, отделывался краткими незначительными фразами. Задал лишь один вопрос:

— Когда же вы избавитесь от своего полоумного президента? Или на Бога надеетесь, а сами оплошали?

— Так ведь и наш Кучма не далеко ушел от Ельцина, — ответил за нас Никитин.

Погода стояла отменная, солнечная. Температура в тени около тридцати градусов, вода в море двадцать два. Пляж в Рабочем уголке, которым мы пользовались, приятная, не очень крупная галька. Первые дни мы с Ларисой наслаждались морем. Чтоб не сгореть на солнцепеке, мы пользовались защитным кремом, втирая друг другу его в наши бледные, еще не тронутые солнцем тела. Мы действовали, чувствовали себя, как в раю. По вечерам по набережным ходили в центр Алушты к беломраморному памятнику великому русскому писателю, жившему в Алуште Сергееву-Ценскому. Побывали с Александром Петровичем в Никитском саду, в Ялте, в доме-музее Чехова. Кстати, хотели побывать и в алуштинском доме-музее Сергеева-Ценского. Но он был закрыт.

Никого знакомых москвичей ни в Ялте, ни в Алуште я не встречал. Было два или три случая, когда во время прогулки, какие-то встречные раскланивались со мной. Возможно, узнавали по последнему фильму. Лариса интересовалась:

— Кто это?

— Понятия не имею.