Что за стенами?

— Опять сведения из мутных источников? — спросил Леонид и обрадовался, поймав себя на том, что улыбается, глядя в смеющееся лицо выпивохи-марсианина. Улыбается, хотя этот человек был ему ненавистен. Это здорово, когда ты выучиваешься улыбаться, говоря с ненавистным человеком. Это признак возмужания. Марсианин тебе улыбается, и ты ему улыбайся. А вот слова говори жесткие, бей словами. Ну-ка, что он теперь ответит?

Марсианин отвечать не торопился. Он наполнил свою рюмку, подцепил какой-то закуски, выпил, пожевал не спеша, пошевелил растопыренными пальцами, наслаждаясь. И все это с тошнотной последовательностью, заученно, как оно и подобает такому вот выпивохе. Но в том-то и дело, что он не был им, не был веселым забулдыгой, каким хотел казаться. А был он марсианином, существом вполне загадочным. И пусть не прикидывается. Леонид запомнил его лицо. Не теперешнее, а подсохшее, плоскоглазое, умное и мерзкое, опасное лицо, опаснейшее.

— Я про тот мутный источник забыл, Галь, — дожевав, досмаковав, сказал марсианин. — Забыл. Ясно тебе? Делай выводы.

— А почему забыли? — спросил Леонид.

— Делай выводы. — Марсианин подлил Леониду в рюмку, улыбаясь широко и приязненно.

Леонид взял рюмку и тоже улыбнулся.

— До поры до времени забыли?

— Ага, — еще шире улыбнулся марсианин.

— Пока мы на коне?

— Абсолютно точно.

— А если споткнемся, так и снова сплетни потекут?

— Весьма даже возможно.

— Азбука, — сказал Денисов, насмешливо прислушивавшийся к их диалогу. — Это, Леня, все азбука.

— Ага, букварь! — искренне обрадовался Геннадий Николаевич. И стал им, Геннадием Николаевичем, а не марсианином. Даже улыбку чрезмерную с лица свел, дал отдых рту. — Вот… человек понимает… Так сказать, пусть неудачник плачет…

— Кстати, Геннадий Николаевич, по дружбе, кто же это все-таки написал на нас? Не разведали? — Теперь и Денисов заулыбался. Простецкий малый, совсем свой, хоть и обряжен в заграничный костюм. Ну как такому не сказать по дружбе, кто же это написал на него донос?

— Кто?.. — Геннадий Николаевич задумался, прикидывая, как же далеко он может зайти в демонстрации своей приязни. А подумавши, явно огорчился, так малы были его возможности. — Не могу, эх, не могу я вам ничего сказать, дорогой Сергей Петрович. Ведь я на чем держусь? На взаимном доверии. Вот на чем.

— Знаю. А вы намеками. Все-таки любопытно. Вот ему любопытно. — Денисов кивнул на Леонида. — Молодость любознательна.

— Намеками!.. — Геннадий Николаевич снова задумался. Видно было, что мается человек, что рад бы он все рассказать, да нельзя ему, никак нельзя. Разве что самую малость… — А намеками, так одно письмо, говорят, за подписью — это про вас, Сергей Петрович. Ну а другое письмо, по слухам, анонимное, — это про тебя, молодой человек. И все! Больше не спрашивайте! Все!

— А на студии-то у нас новость! — встрепенулся вдруг Птицин. — Из головы вон, забыл тебе, Леня, рассказать. Бочков женился. И знаешь на ком?.. Невероятно! На Машеньке из твоего отдела. Невероятно! — Выложив свою новость, Птицин опять ушел в себя, уставившись в окно.

— Невероятно… — Леонид рукой прихлопнул рот, лишь замычал из-под ладони, как от боли, когда уж нет терпежу.

— Ага! — Денисов устало сощурился, обезглазел на миг. — Ага, Леня, ага…

2

Компания распалась. Птицину зачем-то еще надо было пить, Геннадию Николаевичу еще малость добавить, а у Денисова вспомнились дела, и у Леонида тоже.

На улице, едва швейцар притворил за ними тяжелую дверь, кланяясь им, как купцам первой гильдии, Леонид схватил Денисова за руку, будто спасения искал.

— Вы думаете, Маша могла знать о письмах Бочкова? Если это Бочков, конечно…

— Бочков! — коротко кивнул Денисов. — Знала ли? Муж и жена… Хотя…

Он высвободил руку и пошел вперед, все-таки опьяневший, его покачивало.

Леонид зашагал следом. Шел и приглядывался к Денисову в толпе. Вот движется человек в общем потоке, один из многих. Для Леонида Денисов был целым миром, а для других — просто фигуркой среди фигурок, слагавших собой уличную толпу. Но каждая фигурка была сама по себе целым миром. Целые эти миры, обходя друг друга, суматошно двигались по улице Горького.

Леонид нагнал фигурку по имени Денисов. Две фигурки — Денисов и Галь — пошли рядом.

— Странно мы живем, суетимся, легкомысленно как-то живем, — сказал Леонид, жалуясь. Теперь Денисов был рядом и не казался лишь частицей толпы. Он был рядом, сильный человек, чуть покачивающийся, мрачно о чем-то размышляющий.

— А куда денешься? — спросил Денисов, наклоном головы соглашаясь с тем, что сказал ему Леонид. — Впряглись и тянем. Кино.

— Плывем, как щепки в потоке, — сказал Леонид. — Иных на берег выбрасывает, иным везет — плывут дальше.

— Нам повезло, — сказал Денисов. — Разве нет?

— Повезло.

— Ну и поплывем дальше.

Они стали переходить улицу, привычно свернув к Центральному телеграфу.

— Да, повезло, — сказал Денисов. — Но как-то обидно, не по-настоящему. Именно повезло. Как на скачках. Не находите?

— Нахожу.

— Фильм-то и года не проживет. Согласны со мной?

— Согласен.

— Обидно… Смешно… И хочется погордиться, и стыдно. Все тебя хвалят, а в глаза не смотрят.