Что ждет Россию. Том 2

Когда на другой день после смерти Зибера Лозин прочел в газете о самоубийстве русской женщины Ольги Новаковой, он сразу подумал, что это Вера.

В заметке говорилось, что под утро с набережной около острова Пюто в Сену бросилась женщина. Течением ее понесло вниз по реке. Лодочники выловили уже мертвое тело. В пальто, оставленном самоубийцей на месте, с которого она бросилась в воду, были найдены документы на имя Ольги Новаковой и уроженца Аргентины Пабло Лопеца. Кроме паспортов, были визы в Швейцарию. Последнее обстоятельство навело на мысль, что самоубийца — Вера. Под именем Пабло Лопеца хотел, вероятно, скрыться Зибер. В заметке говорилось, что труп самоубийцы выставлен в морге.

Лозин поехал в морг. Смотритель провел его в большой зал, залитый светом с потолка. На мраморных столах лежали полураздетые трупы. Смотритель показал на стол с трупом утопленницы Новаковой. Лозин, пересиливая охвативший его ужас, подошел к столу и заставил себя взглянуть в лицо покойной.

Это была Вера…

Труп лежал на спине, руки были вытянуты вдоль тела, волосы разметались и свесились со стола, открыв высокий, белый лоб, покрытый ссадинами и царапинами. Глаза были открыты и со стеклянной неподвижностью смотрели в потолок. Лицо имело спокойное выражение. Рот был полуоткрыт, виднелись ровные, прекрасные зубы, которыми когда-то так восхищался Лозин. Обнаженное тело было покрыто синим налетом разложения…

Лозин вздрогнул, отвернулся и пошел к выходу из морга.

* * *

Остаток дня Лозин провел, бродя по Парижу. Он твердо решил на следующий день уехать в Россию и теперь прощался с городом, где перенес так много страданий. Все напоминало о них: парижские улицы, веселый людской муравейник, русские солдаты, приказы и воззвания, расклеенные на тумбах.

Лозин бесцельно брел вперед и думал о Зибере.

«Нас было трое — я, Ринов и Вера — и всех троих скрутил этот железный человек. Каждый из нас терял свою волю в его присутствии. Мы были его пешками. Даже Ринов, который свою жизнь сделал служением только одной безумной идее мести, — терялся, когда видел этого человека. Зибер сам распорядился своей судьбой. Даже в этом случае он остался хозяином положения. После гибели своих красных богов он избрал и себе ту же участь…»

Смерть Зибера была последним, заключительным штрихом портрета, нарисованного романтическим воображением Лозина. Зибер исполнил слово и щедро оплатил свою ставку.

«Да, — думал Лозин. — Вероятно, большевики ушли в историю. Дай Бог, чтобы навсегда… Судьба свела меня с одним из самых жестоких, самых сильных жрецов красных богов. Зибер был ярким представителем смелой группы людей, захвативших власть на шестой части суши…»

Лозин вышел на набережную Сены, к Иенскому мосту. Напротив, на фоне темнеющего неба, просвечивало нежное кружево Эйфелевой башни. Казалось, могучая рука забросила это кружево на небесную высоту и оно там чудесно повисло. Париж зажегся огнями и миллионы блестящих точек отражались в Сене. Маленькие пароходики хлопотливо тащили по реке тяжелые, неуклюжие баржи. Кругом кипела жизнь, как будто не тронутая великими событиями.

Лозин облокотился на парапет набережной и смотрел на силуэт башни.

«Вот, — думал он, — с башни исчез красный флаг — символ того, что грозило миру гибелью. Красный потоп затопил Францию и исчез так же быстро, как появился. Грубая сила и могущество красных богов столкнулись с вечно прекрасными и великими чувствами — самоотверженностью и любовью к родине. Горсточка русских людей пожертвовала собою, взорвав себя и красных богов в Луврском дворце, — и рассеяла красный гипноз. Эта горсточка спасла Францию и мир. Она спасла, а не французское военное могущество, не «франко-африканская империя», не танки и аэропланы и даже не помощь Америки. Если бы Европа и весь мир более чутко отнеслись к страданиям России, если бы вовремя была уничтожена кровавая власть в несчастной стране, не было бы нарушено мировое равновесие, не было бы страшного нашествия, не было бы войны и крови…»

Он смотрел на восток, — туда, где на необъятном пространстве раскинулась Великая Россия. Истерзанная, измученная, она звала своих детей на помощь, ей нужны были их силы, знания, энергия.

«Что, — думал Лозин, — можем дать ей мы, эмигранты, отколовшиеся от нее, издерганные, обезличенные жизнью, растратившие свои силы в погоне за куском хлеба? Что могут дать такие, как я, — колеблющиеся… потерявшие верную дорогу в погоне за личным счастьем, слабовольные?»

И сейчас же могучее желание захватило его: увидеть родные поля, беспредельные степи, широкие реки, вдыхать чудесный, здоровый аромат русских лесов, слушать, затаив дыхание, полную тоски и прелести русскую песню…

Во всем этом был ответ на сомнения… Россия даст цель и смысл жизни…

С внезапно нахлынувшим чувством счастья и готовности, глотая слезы, Лозин протянул к востоку руки и прошептал:

— Позволь служить тебе, Великая Россия!

Написано осенью 1921 г. в японской рыбачьей дерене Минега-Хара, на берегу Великого океана.