Что же тут сложного?

Втирая в руку драгоценный омолаживающий гель, я прямо на Уигмор-стрит, не обращая внимания на проезжающие мимо гудящие автомобили, возношу небольшую молитву. “Пожалуйста, дай мне силы справиться со всем, что подбросит мне жизнь. Больше я ни о чем не прошу. А, ну и такси сейчас не помешало бы. Такси! Аминь”.

Так. Значит, рождественская вечеринка. Благая, утешительная весть![69] В минуту слабости – да и бывают ли у меня теперь минуты силы? – я разрешила Эмили на Рождество устроить собственный праздник. Матерь божья, о чем я только думала?

А началось все, кажется, с белфи. С тех пор как ее задница прославилась на весь интернет, Эм словно с цепи сорвалась. Иногда мы с ней так яростно ругались, что я потом еще несколько дней вибрировала, точно гонг, по которому ударили молотком. Как подумаю, до чего меня способна довести Эмили, дрожь берет. После ссоры она дуется. А мне всегда приходится идти на уступки, первой с ней заговаривать – если, конечно, Эмили не понадобятся деньги или чтобы ее куда-то отвезли, а обычно и то и другое.

Последнее время я часто вспоминаю мудрые таинственные слова моей покойной подруги Джилл Купер-Кларк: “С детьми, Кейт, главное – помнить, что взрослая здесь ты”.

Когда Джилл десять с лишним лет назад впервые дала мне этот совет, я даже не поняла, что она хочет сказать. Ну разумеется, раз я мать, а они мои дети, то взрослая здесь я. Теперь же, когда у меня самой дети подростки, я точно знаю, что имела в виду Джилл. Как бы Эмили ни напускалась на меня, какой бы дикой ни казалась мне подобная неблагодарность и какой бы нелепостью ни ощущалась ее уверенность, будто все вокруг ей должны, я не могу отвечать ей тем же – я же не ребенок. Я взрослая. Правда? (Признаюсь, бывают дни или, по меньшей мере, минуты злости, когда я чувствую, будто соскальзываю назад, в бешенство собственной юности, словно для того, чтобы дать дочери отпор на ее территории. Не надо, Кейт, выбирайся оттуда.)

Дела же, вместо того чтобы наладиться, шли все хуже и хуже. Я узнала, что Эмили и в школе приходится туго. Мне написал ее классный руководитель с просьбой перезвонить ему, что я и сделала – шепотом из офиса, даже попросила Элис покараулить рядом, чтобы Трой или Джей-Би не поймали меня за выполнением материнских обязанностей. На мгновение я снова почувствовала себя юной хулиганкой, которая курит за школой, пока подружки стоят на стреме, чтобы училка не засекла.

Мистер Бейкер сообщил, что Эмили последнее время держится замкнуто и несколько отчужденно. Не знаю ли я, часом, о каких-нибудь конкретных проблемах?

– Вы имеете в виду, кроме того, что ей шестнадцать, она живет в эпоху колоссального давления со стороны социальных сетей, считает себя полным ничтожеством, из которого никогда ничего не получится, и к тому же вынуждена прыгать сквозь огненный обруч, то бишь сдавать дурацкие экзамены, от которых, к сожалению, зависит вся дальнейшая жизнь? – слишком уж зло выпалила я. До этой самой минуты я и понятия не имела, насколько боюсь за Эмили. Просто сказала, что думала, хотя и не хотела этого говорить.

– М-м-м, ну да. – Возможно, мистер Бейкер откинулся на спинку кресла, отвел руку с трубкой от уха и пожалел, что не ограничился письмом. Повисла пауза; наконец он собрался с духом и продолжил. Впору дать ему медаль за храбрость. Он сообщил мне, что Эмили такая не одна. Вовсе нет. По его оценкам, примерно треть ее ровесников страдают от депрессии или наносят себе раны. Можно подумать, меня это успокоит. Дескать, на миру и смерть красна.

– Нет у Эмили никакой депрессии, – возражаю я. У нее гормональная буря, у меня – штиль, и мы обе заложницы этой стихии. Но чтобы депрессия? Нет.

Одна из одноклассниц и подружек Эмили, Иззи, та самая, что страдала от анорексии, недавно попала в психиатрическую клинику. Слышала ли я об этом? – спросил мистер Бейкер.

Нет, не слышала.

– Пожалуйста, не спускайте с Эмили глаз, в случае чего – обязательно обращайтесь ко мне.

Непременно.

Когда он положил трубку, я издала непроизвольный вопль, точно кролик, угодивший в капкан. Элис зашикала, замахала на меня руками. Услышав мой крик, Трой и еще один коллега на другом конце кабинета прервали разговор, обернулись и уставились на нас. Я машинально притворилась, будто ударилась ногой об стол, и принялась хромать, разыграв целую пантомиму боли. “Уй, уй, черт, уй”. Уж лучше выглядеть неуклюжей клоунессой, нежели женщиной, которую вдруг обуяла материнская тревога. “Держится замкнуто и несколько отчужденно”. Мой ребенок? Эмили?