Что же тут сложного?

Концерт Бена прошел с большим успехом. Подумать только, а я злилась, что придется сперва ехать с работы на школьный концерт, а потом возвращаться в Лондон. До Рождества десять дней, а на то, чтобы вычеркнуть все дела из списка, мне понадобится по меньшей мере пятнадцать. Почему бы разок и не пропустить рождественский концерт? Тем более что Ричард все равно придет.

А, кого я обманываю. Эмили до сих пор помнит одно-единственное выступление, которое я пропустила летом две тысячи четвертого года, а ведь она танцевала партию какого-то овоща! Этот грех записан несмываемыми чернилами в Книге материнского небрежения и, несомненно, в Судный день потребует расплаты.

В общем, хорошо, что я поехала на концерт, потому что Ричард как раз и не пришел. Прислал мне эсэмэску, дескать, совсем забыл о важном семинаре по осознанности. Как по мне, неплохо бы ему осознать, что у него, черт побери, сын есть. От колледжа Рича до школы Бена каких-нибудь десять минут езды, а от моей работы – без малого полтора часа, однако же я приехала, а он не удосужился.

Впрочем, за те семь лет, что я не работала на полный день, кое-что изменилось к лучшему: теперь родителей без звука отпускают на всякие детские мероприятия, даже, можно сказать, поощряют их посещать. По крайней мере, в тех компаниях, которые хотят показать, что идут навстречу сотрудникам и разделяют семейные ценности, потому что если фирма в этом отношении прослывет старорежимной, то нипочем не сможет привлечь лучших молодых специалистов. Свободный рынок, как писал Милтон Фридман, все же работает, причем иногда, как ни странно, даже на благо любезности и участия. Хотя я что-то не замечала, чтобы в “ЭМ Ройал” кто-то осмелился работать неполный день.

Поставив Джея-Би в известность, что сегодня иду к сыну на концерт, я вспомнила, как мне приходилось врать Роду Таску, чтобы попасть на школьное собрание или рождественский спектакль. И всякий раз я придумывала какую-нибудь “мужскую” отмазку: то в пробке застряла, то еще что-нибудь. В те годы, чтобы совместить материнство с работой, приходилось быть двойным агентом, врать нашим и вашим. Мужчина, заявлявший, что идет к сыну на матч по регби, считался героем, а про женщину точно в такой же ситуации говорили, что она “халатно относится к своим обязанностям”, и в любой момент могли перевести на какую-нибудь ничтожную должность “для мамочек”, бумажки перебирать. Все во мне восставало против подобной участи. Я не согласна с тем, что дети якобы мешают работе. Я работала отлично, просто великолепно. А уволилась из “ЭМФ” потому, что дети отчаянно тосковали по мне в те мучительно долгие – неоправданно, глупо, варварски долгие – часы, которые я проводила вдали от них. Да, они нуждались во мне, но и я нуждалась в них. Семья наша выдыхалась, и вдохнуть в нее жизнь могла только я.

И вот еще что вдруг живо встало у меня перед глазами (браво, Рой!). Как-то вечером перед родительским собранием я ждала Ричарда на детской площадке во дворе школы Святого Беды. Кажется, стояла зима, потому что все отцы, спешившие в школу со станции, были в теплых черных пальто и с портфелями. И каждый спрашивал у меня, как найти кабинет, в котором учится их ребенок. Имя ребенка они помнили – и на том спасибо! – но в целом на этом их познания заканчивались. Они не знали ни как зовут учителя, ни даже в каком классе ребенок. Понятия не имели ни где висят детские курточки и рюкзачки, ни что в этих рюкзачках. Я же стояла на темной холодной площадке и думала: разве же это справедливо? Как женщинам конкурировать с мужчинами, если тем вообще не приходится обо всем этом заботиться? То есть один из родителей не знает, как зовут учителя, не знает, что давать ребенку в школу на завтрак, не знает, у кого из детей в классе аллергия на орехи, не знает, где мешок со спортивной формой и что эти вот потные вонючие носочки уже пора стирать. Хорошо, допустим, один из родителей может себе позволить об этом не думать. Но не оба. Одному из родителей вечно приходится решать семейную головоломку, причем обычно матери, чего уж там. Значит, в те годы мне приходилось конкурировать с мужчинами, которые не забивали себе голову уходом за детьми и всем, что с этим связано. Тогда я им завидовала, теперь мне их жаль.

В общем, я правильно сделала, что приехала на концерт, а Ричард многое потерял. В середине “Колокольчики звенят” наш сын выдал потрясающее соло на ударных, о котором в свойственной ему манере дома и словом не обмолвился. Знаете, как бывает, когда вдруг смотришь на своего ребенка новыми глазами? Вот примерно это я и чувствовала. Угрюмый сутулый подросток, который не вылезает из толстовок с капюшоном, вечно ворчит и дуется, вдруг преобразился в великолепного юного музыканта, проворно переключался с барабанов на тарелки и явно получал удовольствие от игры. Его колокольчики с синкопами вызвали бурю аплодисментов.

Теперь мы в школьной столовой пьем чай со сладкими пирожками.

– Ты сегодня такая красивая, мам. – Бен оставил друзей из джаз-ансамбля и подошел ко мне поздороваться.

– Новая прическа.