Понятие «соединения» («jonction») в науке о душе или психике практически ничего не говорит современному человеку. Это связано с удивительным феноменом устаревания, затрагивающего все парадигмы. Веками существует слово, вобравшее, как кажется, в себя всё, всё к себе стягивающее, служащее и проблемой, и ключом, но вот оно сходит со сцены и больше никому не интересно. Так произошло и со словом «jonction». В арабских текстах о мышлении оно главенствует чуть ли не на каждой странице, является обязательным для всех философов; они были бы удивлены, не найдя его ни в наших книгах, ни в наших речах, ведь для них, какими бы ни были оттенки их рассуждений, мышление – это вопрос ittiṣâl.
3. Необходимо отказаться от представления о мышлении, которое сосредоточивает его действие в теле. Мы уже видели это и говорили об этом. Мысль не сводится к делу индивида, головы, мозга, она не есть некий феномен – буря или тихое море – внутри черепа. Всякая мысль включена в обширные пределы, в пределы всего космоса. Всякая мысль подразумевает Всё, задействует не только индивида, его органы, его объекты, его непосредственное окружение. Если бы мыслящий страдал от этого, он был бы трагическим героем: всё мыслит и строит козни, лишь бы заставить мыслить его. Ведь он – существо под влиянием, он претерпевает природу, он подвержен воздействию небес, а также Перворазума, всё созидающего. Мысль человека не вмещается в его сознание, она есть точка сжатия, от которой расходятся поистине вселенские ответвления.
В этой схеме разум, называемый «деятельным», занимает исключительно важное место. Арабские философы считают его низшим из небесных Разумов, передающих и сопровождающих действие Перводвигателя мира, и поэтому именно он, по-видимому, непосредственно ведает делами людей и порождением мыслей. Говоря, что мыслить – значит соединяться, мы имеем в виду прежде всего это соединение. Мышление для нас есть приобщение к Разуму Вселенной, возложенному на наши плечи.
4. Это соединение приобретает различные формы. Как мы видели в связи с идеей приобретения, оно является одновременно и предпосылкой, и целью. Как предпосылка, оно обусловливает интеллектуальные операции индивида. Если мысль задействует определенные способности человека, конкретное тело, те или иные объекты, значит всякое мышление возникает не иначе как через отношение к некоему внеположному, обособленному Разуму, к внешнему, чья актуальность ложится в основу человеческого действия. Пример со светом, приведенный нами, отлично это иллюстрирует. Мы воспринимаем цвета, когда приметы вещей попадают на наши зрачки, но увидеть их мы можем только при свете, исходящем от солнца или иного источника. Мы видим, следовательно, только при освещении извне; то же самое происходит и здесь: человек, поддерживаемый действием космического Разума, мыслит только с опорой на внешнюю Мысль, которая, пусть и смутно, служит ориентиром, образцом, лекалом, если прибегнуть к портновской метафоре.
Но соединение – это также и цель. Мыслить – значит соединяться всё плотнее, вплоть до полного слияния. То есть чем больше мы мыслим, тем шаг за шагом подходим ближе к этому Разуму, к этой истине мира, тем менее он становится внешним и более – тем, что определяет наше бытие. В конце этого пути, говорит Аверроэс, мы уже не мыслим
5. Но как это происходит? Ибн Туфайль оспаривает идею духовного слияния, так как признавать ее значит, по его мнению, говорить на языке тел. Там, где есть соединение, есть и разрыв, множественность, починка, срастание, и всё это предполагает материю, объем, протяженность, которых порядок духа должен быть лишен. И всё же вместо того чтобы сожалеть о несовершенствах нашего слишком плотского, слишком человеческого словаря, мы должны отстаивать идею физичности мысли.
Ittiṣâl, переводимое на латынь как continuatio, появляется в «Физике» Аристотеля как перевод греческого слова sunechès, «непрерывность». Аристотель описывает различные способы связи двух тел друг с другом, проводя различие между касанием, смежностью и непрерывностью.