Что значит мыслить? Арабо-латинский ответ

2. Для Авиценны способность оценивать располагается в центре мозга, рядом с воображением и памятью: это wahmiyya, оценивающее. Его исключительная функция заключается в схватывании в чувственном того, что по-арабски называется ma‘nâ, а по-латыни передается соблазнительным, но вводящим в заблуждение intentio. Термин ma‘nâ не поддается переводу, и это осложняет дело. Исходно он означает стоящий за словом смысл, то, что мы имеем в виду, когда говорим. Стало быть, оценивать – значит улавливать в чувственном то, что чувственное хочет сказать, часть того, что оно означает, часть его смысла. И это – ma‘nâ, intentio, волчья враждебность, моя нежность к матери – часть реальности, отдельный объект, который, будучи таковым, требует от нас особого качества, способного воспринять его добавочный характер. В чувственном, даже до вмешательства разума с его сетями, есть нечто большее, чем оно само. В ощущаемом есть оцениваемое. Всякая чувственно воспринимаемая реальность содержит в себе измерение, которое, строго говоря, не дано чувствам, само по себе нематериально, но проявляет себя только через конкретную вещь, являясь ее, скажем так, сингулярным, привязанным к обстоятельствам, свойством. Оценивать – значит улавливать в вещи этот сопряженный, совпадающий с нею аспект, воспринимать в ощущаемом нами предмете это не данное чувствам качество и выделять его, чтобы соответствующим образом реагировать. Так делает животное, так делает человек всякий раз – иначе говоря, всегда, – когда «чувствует» симпатию или отвращение, когда в конкретной ситуации оценивает, что для него полезно, а что вредно.

Мир – не декорация, не отдаленная от нас сцена, он всегда больше своей ощущаемой данности, своего первого плана, и мысль позволяет оценить и представить себе это. Однако оценивание не добавляет глубины, оно не обогащает наше пространство восприятия чем-то уникальным, показывая больше, а поляризует его. Позволяя увидеть то, что перед нами, как какое-либо (враждебное, вредное, приятное, охраняющее и т. д.), оно освобождает нас от ложной нейтральности вещей. Жизнь, открывающаяся благодаря этой мысли, – не предмет холодного противостояния лицом к лицу, это жизнь, вовлекающая в конкретно-реальное, напряженное соотношение сил, желаний, согласий и разногласий. Оценивать вещь – значит определять не что она есть, а что она значит, что она значит для меня здесь и сейчас. Да, волки охотятся на овец. Но для конкретной овечки важна враждебность конкретного голодного волка. Оценивание – это, по существу, ситуативное мышление движущегося тела, внимательного к тому, что происходит вокруг него. Таким образом, ma‘nâ, значение, воспринимаемое индивидом в дополнение ко всему остальному, не является неким общим, абстрактным свойством, объективно заключенным в вещи как таковой; это то, что в этом свойстве заговаривает с ним в среде, сформированной его психикой и телом. Дополнение, каким является оцениваемое, это коннотация, подтекст. Мысль выводит нас из прозы мира.

Якоб фон Икскюль, не ведая того или не осознавая в полном объеме, перекликается с этой идеей в своем знаменитом «Учении о значении». По мысли Икскюля, животное вступает не в отношения с «объектом», живет не в мире «вообще», а развивается в конкретной среде, в своем собственном мире, где вещи существуют постольку, поскольку они имеют для него значение. Следовательно, для него нет чистой реальности, оно вступает в отношения лишь с носителями значения, формирующими его среду обитания. В поддержку своих рассуждений Икскюль неожиданно ссылается на мысль Средних веков, утверждая, что средневековое различение субстанции и акциденции соответствует, с точки зрения животного, различению основных и второстепенных значений: «Схоласты, – пишет он, – различали в свойствах объекта essentia (sic) и accidentia. Несомненно, что под этим они имели в виду носители значения, поскольку без отношения к субъекту свойства объекта не обнаруживают этой иерархии. Только более или менее тесная связь носителя значения с субъектом позволяет разделить свойства на основные (essentia) и второстепенные (accidentia)». Замечание точное, хотя Икскюлю правильнее было бы сослаться на урок Авиценны: в чувственном есть то, что действительно нами ощущается, – собственные и общие sensibilia, и есть intentiones, «искомые», то есть значения чувственного, смешанные с ним, акцидентно связанные с материей и делающие природу средоточием многообразных коннотаций.