Чтоб знали! Избранное (сборник)

– Ты, способная себя содержать женщина, почему ты хочешь, чтобы моя смерть принесла тебе деньги? – спросил я её. – Я застрахован на случай потери трудоспособности, чтобы не стать бременем тебе и другим. Но после смерти моей, если она случится до твоей, тебе никакие дополнительные деньги, кроме тех, что у нас есть, не следует получать, а то выходит, что ты хочешь иметь выгоду от моей смерти.

Одного этого мне должно было оказаться достаточно, чтобы сразу с ней развестись, но я отнёс это за счёт её подверженности влиянию сестры. Однако это оправдание, придуманное мною для Карен, было тоже никчёмным – что же у тебя за характер, что же у тебя за душа, если ты поддаёшься такому влиянию.

Она спокойно рассуждала вслух передо мной, глядя на свою вдовую 90-летнюю тётю: «Вот такой и я буду в старости, ты ведь умрёшь раньше, а я буду одна, окружённая племянниками, ведь у меня детей не будет». Я молчал, думая, что вот она, святая невинность, а с другой стороны, меня раздражала её уверенность в том, что она переживёт меня. Что ж с того, что я старше, только Богу дано знать смертный час каждого из нас. И я поневоле злорадно представлял себя пережившим её. И переживу!

Как она бесилась, если я какую-либо бабу называл сукой! Это слово вызывало в ней резчайший протест. Она считала, что это слово исключительно оскорбительно для женщины. Как она панически боялась змей, живых и игрушечных! От ужа, проползшего в десяти метрах от неё, она поднимала крик, дрожь шла по всему её телу и с ней начиналась истерика. Так дьявол, по преданию, страшится креста и имени Иисуса. Так и она, сама будучи змеёй и сукой, ненавидела существо и имя, указывающие на неё.

Однако за собой она сохраняла право называть сукой любую женщину, которая чем-либо ей не угодила, например, когда впереди неё ехала баба на машине со скоростью меньшей, чем бы этого хотелось Карен. Все, кто был тоньше её, вызывали у неё ненависть. Она с трудом сдерживала раздражение, видя, как я ем без ограничений сладкое и не прибавляю в весе. Здесь действовала ещё одна её подсознательная заповедь: ненавидь своего ближнего, как саму себя. В результате за всю жизнь у неё не было ни одной близкой подруги.

На наших дверях надо было сделать надпись: «Берегитесь, злая сука!»

Да. Уж теперь-то я убеждён, что мужчина и женщина – это два непримиримых врага, которые лишь приостанавливают военные действия на нейтральной полосе постели на срок, требуемый для достижения оргазма.

Карен во всём обманывала себя. Например, ставила будильник на полчаса вперёд, чтобы, проснувшись, с облегчением дать себе поспать ещё полчаса. Ела огромные порции якобы малокалорийной пищи, утешаясь тем, что от этого не прибавит в весе. Экономила на покупке десять центов и, хваля себя за бережливость, тут же тратила лишние десять долларов.

А с едой – так это вообще у неё была трагедия на всю жизнь, которая состояла из постоянно возобновляемых и нарушаемых диет. Брюхо очередной диеты было набито рецептами блюд, меню, весами для еды и весами для тела, нудным отмериванием порций и самовзвешиванием. Затем следовало морение себя голодом, потом полная капитуляция обжираловки и, наконец, блевание. Единственные ситуации, в которых я помню Карен в состоянии истинного счастья, – это перед хорошей жратвой. Вся жизнь её была организована вокруг еды. И когда она находилась рядом с едой, настроение становилось приподнятым. Радость покупки еды в магазине по пятницам, набирания еды в тележку, радость раскладывания купленной еды по полкам и в холодильник. А потом начиналось хождение вокруг холодильника, подкрадывание к еде, а затем бросок на еду и безумное безостановочное пожирание еды, пока она вся не оказывалась съедена.

Когда мне пришло письмо от Рины, я стал рассказывать Карен о ситуации, предложил ей прочесть. Она прервала меня, смотря на себя в зеркало – какой, мол, большой живот. Я подумал: «Дура, он тебе не грозит, поинтересуйся письмом – вот где опасность для тебя». Потом я подумал, что, может быть, Карен чувствовала опасность, и поэтому, избегая признаваться себе в ее существовании, она, как всегда, бежала в привычную озабоченность обилием съеденной жратвы.

Если возникала какая-то проблема, сложность – все мысли и действия Карен оборачивались к еде, она была и утешением, и помощью в незнании, куда себя деть. Забота Карен обо мне заключалась в покупке бутылки вина, якобы мне в подарок, но которую, дав мне пригубить бокал, она выпивала сама. Или в покупке для меня сладких булочек, которые она сжирала до последней в один присест. А потом она испытывала угрызения совести, но не из-за того, что она лишила меня подарка, а из-за того, что она теперь набрала вес. Часто, перепив, она начинала блевать – она становилась на колени перед унитазом и вставляла в рот два пальца, оглашая окрестности воплями потуг. Отблевав, она засыпала.