Чтоб знали! Избранное (сборник)

На улице у выхода из музея стояла группа женщин. Среди них горячо жестикулировала и пламенно вещала жалобщица с перечёркнутой вешалкой. Заметив меня, она умолкла, и все женщины повернулись в мою сторону. Через секунду они бросились ко мне, и я даже не успел оглянуться на спасительные двери музея, как был окружён женщинами. Я узнал в них представительниц всех категорий, с которыми я знакомился: там была и мнимо одинокая, и две подружки – уродливая и смазливая, и туристка, и недавно переехавшая в наш город, и фиолетовая студентка с колечком в носу. Они взялись за руки и, высоко подбрасывая ноги, стали танцевать вокруг меня. У тех, на которых были надеты платья и юбки, не оказалось трусиков, а у тех, на которых были джинсы и брюки, швы между ног были распороты. Я почувствовал себя Наном, вокруг которого носятся нимфы с хищными намерениями. У каждой в руках появилась проволочная вешалка. Чтобы как-то их отвлечь, я стал сбрасывать с себя одежду. Нимфы хватали её и одевали на вешалки, не прекращая танца. И, когда больше не осталось что с себя снимать, я разорвал их порочный круг и побежал по улице. И никто не обращал внимания ни на стук моих копыт, ни на торчащий хуй.

…и от бабушки ушёл

«Боже, напугай нас, но не карай», – просила моя бабушка. Но он всё-таки покарал, и жестоко: сначала на её руках, в жуткой боли умер дедушка, а потом умерла она сама, в мучениях от рака после курса советского облучения, которое жгло здоровые ткани больше, чем раковые.

Преступником был её сын-врач. Именно преступником, потому что он был врачом. Когда у бабушки появилась кровь, была весна. Она послушалась совета сына, который сказал, что пусть она едет на дачу, а осенью пойдёт к врачу, если не пройдёт. За лето опухоль из яичников распространилась в печень.

Я с бабушкой жил в одной комнате, и её решили поместить в больницу, потому что она уже не поднималась с постели. Все убеждали себя, что в больнице будут за бабушкой лучше ухаживать. В действительности ухода никакого не было, в палате была куча безнадёжных больных, и мы, члены семьи, попеременно дежурили у постели, видя, как с каждым днём бабушка уходит от нас всё дальше.

Я был рад, когда бабушку забрали в больницу, и признался себе в этой радости. Угрызения приподнялись во мне, но тут же я сказал себе: «Всё равно помочь ей не можем, так пусть мне, ещё здоровому, не мешает». Я прямо смотрел в глаза своей жестокой рассудочности.

Вскоре настала моя очередь дежурить у её постели. Я должен был сидеть с ней с восьми до одиннадцати вечера, а потом меня сменяла мама. Мама убивалась и не могла сдержать слёз, а я, бесслёзный, чувствовал себя постыдно холодным.

В палате тётя Бася со вздохом уступила мне место и ушла, стараясь не разбудить бабушку. Я сел на стул рядом с кроватью и раскрыл книгу. Я взял с собой Эдгара По, чтобы читать, пока бабушка спит. Она всё время дремала от наркотиков – единственного лекарства, которое ей теперь давали. Лечение заключалось в ожидании смерти. Бабушка страшно похудела и лишь отдалённо напоминала мне бабушку моего детства. Плоть уменьшилась, упрощая выход для души. Я подумал, что даже не знаю, сколько ей лет. Дедушка и бабушка изменили даты своего рождения в паспортах в период НЭПа, чтобы раньше выйти на пенсию. Постепенно они и все члены семьи забыли истинные дни рождения и никогда их не справляли, а паспортные данные не принимались всерьёз.

Бабушка приходила в себя от позыва к рвоте, я приподнимал её голову за затылок, горячий и мягкий от сбившихся седых волос, и подставлял банку, в которую её вырывало коричневой жидкостью. Потом она делала знак, что хочет пить, и я давал ей прикоснуться губами к стакану с минеральной водой. Она с трудом делала глоток. Я аккуратно клал её голову на подушку и опять брался за Эдгара По. Я посматривал на себя со стороны и думал: неужели я такой бесчувственный, что могу вот так читать у постели умирающей бабушки? Значит ли, что мои чувства мертвы, раз у меня хватает концентрации на чтение? «Nevermore» в «Вороне» звучало для меня особо трагично и значимо.

Но жизнь во мне не могла быть угнетена смертью – я договорился с любовницей провести у неё ночь после дежурства. Я сидел и думал, есть ли в этом преступление, подобное дядиному, который был так увлечён своими внебрачными связями, что не позаботился о бабушке. «Нет, – говорил я себе, – я ничего не делаю ей в ущерб. Если мама по какой-либо причине не сможет меня сменить, я даже готов отменить моё свидание. “Даже”, – иронизировал я над собой, – тоже мне, великая жертва. Ну, а что ещё я могу сделать?» Так, разговаривая с собой, я успокаивал свою совесть.

Я вспомнил, как, читая мне сказку «Колобок», бабушка ревниво пропускала строчки, где колобок говорит, что он и от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл.