Чтобы человек стал Богом

Это также, и в этом мы уверены, единственная возможность для церкви на Западе вернуть себе паству. И это нормально, так как только тогда мы действительно узнаем, возьмёт ли верх, в римской церкви, приверженность Богу над дурно понятым престижем Учреждения.

Ибо, естественно, если принять такой пересмотр взглядов, это означает также и отказ от определённого рода авторитета. Церковь не может одновременно однозначно признать, что она совершила тяжёлую ошибку, мучая и убивая, чем она занималась на протяжении веков, и продолжать заявлять, как она делает это и ныне, что она является, в свете Откровения, бесспорным проводником «естественного закона». Церковь после признания ошибок в своём учении также не сможет претендовать на тот авторитет, который она имеет даже сегодня.

Именно в проблеме авторитета и заключается большое препятствие для открытого признания совершённых в прошлом ошибок. Но разве стремление к такому авторитету не является как раз первой такой ошибкой?

Мы это хорошо понимаем. Мы не требуем права делать и говорить неизвестно что. Авторитет необходим. У православных церквей он тоже есть. Но он проявляется иначе, и вот результат: удивительным образом разобщённые, когда речь идёт о проблемах юрисдикции, православные находят полное единогласие в провозглашении единой веры. Поскольку им нечего добавить к Преданию, их никто не вынуждает прибегать к подобным пересмотрам.

Сможет ли римская церковь затеять пересмотр своей власти? Кажется, сделано всё, чтобы это было невозможным. И, однако, если на нашем объязычившемся Западе православная церковь в состоянии — несмотря на малое количество её представителей в наших странах — поддерживать веру такого количества верующих, и не столько благодаря иконам и богослужению, сколько благодаря своей духовности и своему богословию, то это всё же происходит потому, что она отказалась от желания смешаться с этой властью.

Сегодня у многих католиков имеется сильное искушение видеть в обвале коммунистической системы прежде всего победу римской церкви, обязанную в основном её особой структуре. В этом смысле противопоставляют пассивность и сделки с совестью, осуществляемые иерархами протестантских и православных церквей, необоримому сопротивлению католических епископов[1597].

Это значит немного упрощать и иметь короткую память. Сопротивление католических епископов немецкому нацизму или итальянскому фашизму не привело к появлению среди них большого числа мучеников. Можно было бы бесконечно критиковать молчание множества епископов в тех странах, где свирепствовала диктатура. Хотя было бы несправедливым систематически приписывать их поведение трусости. В некоторых случаях их поведение могло иметь в основе действительную заботу пастырей о том, чтобы спасти то, что ещё можно спасти и сохранить для будущего. Нам знакома эта ситуация по Франции времён Революции, а некоторые католические епископы в Китае посчитали правильным занять ту же позицию, какую некогда занимали наши епископы-«присягающие». Также и враг, после первых кровавых преследований, часто совершенствовал свои методы. Он переставал угрожать напрямую авторитетному лицу, которое стремился запугать, но стал производить угрозы его подчинённым или его окружению. Именно так в католических кругах часто объясняют молчание Пия XII по поводу нацистских преследований. Якобы он предпочитал незаметные, но эффективные действия каким-либо громким заявлениям, которые могли бы только ухудшить положение миллионов верующих. Неужели аргумент, выдвинутый в защиту папы, не имеет никакого значения, когда речь идёт о православном епископате?

Что касается бесконечного числа препятствий в виде узкого шовинизма каждой церкви, то это, к сожалению, не привилегия православных церквей. Разве Пий XII не считал правильным благословить итальянские пушки, отправляющиеся убивать христиан Эфиопии? При этом ничто не угрожало ни ему, ни его окружению. Во многих отношениях «универсализм» римской церкви — это только шовинизм в планетарных масштабах.

Отсюда вытекает то упорство, с каким она защищает использование латыни, вопреки очевидным требованиям «проповеди Евангелия».

Не следует более заблуждаться. Движение освобождения, и в самом деле вышедшее из Польши, в значительной части подталкиваемое Иоанном-Павлом II, весьма вероятно, было бы потоплено в крови, как во многих случаях было до него, начнись оно десятком лет раньше. Сегодня совершенно ясно — чтобы долгожданный «великий вечер» стал возможен, нужно было, чтобы советская власть и в самом деле дошла до порога катастрофы.

* * *