Чучело человека

Говорят, у речных поворотов время течет по-другому — вспять течет или замирает, знатоки не уточняют — по-другому и точка. Утверждают, что время противоестественно и вблизи шоссейных поворотов. Но уж если у города встречаются и расходятся шоссе с рекой… кто знает, быть может, одна сила компенсирует другую; быть может — умножает…

Этот город — столица самой сладкой клубники на свете. Одноэтажные дома соседствуют с высоченными башнями. Нескромно-крупные вороны в боевом порядке присаживаются на плодородную почву; утром прохладно, и ни одна из них не издаст легендарного «кар» — бережет силы. Утром также тихо, как ночью. В начале лета клубника распускается белым цветком, в начале лета она начинает плодоносить. До полновесного лета природа успевает проснуться, оплодотворить себя, понести и родить. Летом природа в связи с высокой среднесуточной температурой впадает в анабиоз, замирает до осени. В иных географических районах подобное состояние наступает с понижением температуры, здесь — наоборот. Такова специфика климата. Привыкший к жарким ветрам житель, судя по всему, не замечает ни солнца, готового испепелить тебя, корпящего над клубничной грядкой, ни восточного ветра, в иные годы высушивающего не только землю, но и самого труженика огорода. Город, расплющенный по плоскогорью вроде растянутой на доске овечьей шкуры, вытянут с востока на запад. Главными здесь считаются две пересекающиеся улицы, одна из которых бежит мимо башен с улыбчивым солнцем, другая — берет начало у вокзальной площади, увенчанной монументом всесоюзного старосты, за вокзалом также имеются улицы, но они, в основном, несут второстепенный характер и в совокупности своей никак не называются. Река касается города у песчаного пустыря — небольшой пустыни, втиснутой между одноэтажными городскими кварталами и ее поросшим камышом правым берегом.

— Нравится мне здесь, — повторил Велиар, спускаясь к реке, — вокзал нравится, пустырь. — Он протиснулся в растительность, спустился на берег, подошел к воде. Тут Щепкин, больше негде. За куском водной зелени Велиар увидел неторопливо покачивающийся ботинок, вошел в воду, сунулся мертвецу под мышку и, толкая копытом непослушное дно, поволок на берег. — Вставай, дорогой, помогу… Не время еще.

— А уговор? — раздалось из камышей, — забыл? Никакой помощи!

Велиар бросил мертвеца на песок.

— Разве это помощь? В карманах хотел пошарить.

— Сначала в карманах, потом на должность попросишься?

— Не суйся! — огрызнулся Велиар.

Пятак Иблиса побагровел.

— А ну давай эту падаль обратно! — Иблис брезгливо склонился над Щепкиным, принюхался, пнул копытом. Пари ничего не стоило, но кто желает проигрывать на пустом месте — а характер, а самолюбие? У него уж потверже станет. «Вставай дорогой, помогу». Гляди, какой сердешный. Лукавый!

Уязвлённо засопев, Велиар уселся в ногах мертвеца — демонстрировать автономность. Не хватало, чтобы Щепкин взял вот так и помер, почти хорошим человеком, ведь не бывает такого, не бывает, дай только срок!

Иблис с омерзением ухватил Щепкина за ногу, потянул к реке. Зашелестел камыш, расступаясь и укладываясь под мертвое тело, захлюпала под копытами жижа. Оттащив на прежнее место и предоставил покойника течению, Иблис тщательно омыл ладони, вернулся на берег.

— Ведь живой еще, — сказал Велиар.

— Не твое собачье дело! — Иблис пошел от реки. — Сюда идут, будешь сидеть?

Велиар поднялся. Уговор дороже денег — с этим не поспоришь. Нехай всяк жмурик выкарабкивается сам. Хоть и беспомощен. Беспомощен и презрен. Но и актуален — куда без него. Куда без человека?

* * *

Вы знаете, я ведь люблю траву, почву люблю. Поднимешься немного над землей, заберешься куда-нибудь вверх на дерево и обозреваешь окрестности, глазу отдохновение даешь. Все кругом зелено, симпатично. Ветерок обдувает, щекочет тебя, и нет большей радости, нежели сидеть сытым и не делать ровным счетом ничего. Сородичи внизу копошатся равнодушные, и тебе до них нет дела, будто ты… нет слов, чтобы выразить, что есть ты в тот момент и как тебе хорошо. А в дождь все плохо, все страшно и мерзко, словно внутри кошмар зреет какой, а в реке и того хуже — смерть река. Река — смерть.

Только не для Щепкина, как оказалось. Не для Щепкина, отравленного и утопленного. Звучит как «великого и ужасного», но повторю — всего лишь отравленного и утопленного. Покачиваясь будто крест гибкий, он вдруг пришел в сознание и открыл глаза. Нащупав неустойчивую твердь, он пополз-поплыл к берегу: меня спасая пополз и себя самого. Сил хватило едва-едва до травы, где сознание вновь оставило его.