Чучело. Игра мотыльков. Последний парад

Наташа ходит мимо меня, а я считаю столбы и думаю, как бы ее назвать. Когда я насчитал пятьдесят столбов, я вдруг придумал для нее очень хорошее прозвище. Назвал ее «Детектив».

Как она косит глаза в мою сторону, прямо стрижет глазами. Подозрительна до ужаса, ну конечно, настоящий Детектив. Ей интересно, почему я стою один у окна. Может быть, я думаю выбить окно головой и выпрыгнуть из поезда на ходу. А может быть, решил дернуть за стоп-кран, хотя там написано, что за это привлекают к уголовной ответственности.

Но тут ее подозрительность резко усилилась, потому что она увидела, что у меня шевелятся губы, и сказала:

— Почему ты один стоишь у окна?

— А разве это запрещается?

— Нет, — сказала она. — Но, может быть, ты себя плохо чувствуешь или скучаешь о родителях?

— Я люблю одиночество, — сказал я.

— Можно я постою рядом с тобой? — спросила она.

— Стойте.

Мы помолчали.

— Когда ты смотришь в окно поезда на степи и леса, на незнакомые города, на новые стройки, тебе не хочется соскочить с поезда и идти по этой степи или заявиться на стройку и сказать: «Ребята, я остаюсь с вами»? — спросила она.

— Хочется, — ответил я.

— Я так и думала, — сказала Наташа. — Почему ты молчал, когда все ребята кричали, что не подведут меня?

— А, старая песня, — ответил я. — Меня все вожатые не любят.

— Почему?

— А-а, — сказал я нехотя. Пусть не думает, что я очень хочу с ней поговорить. — Наша школьная, например. Я назвал ее Богиня Саваофа, потому что она, как бог Саваоф, одна в трех лицах: пионервожатая — раз, учительница — два, главный редактор газеты — три. Она обиделась, стала ко мне придираться. Шуток не понимает.

— Смешно. Богиня Саваофа. А меня ты как назвал?

Я не подумал и трахнул:

— Детектив. Вы — подозрительная.

Неудобно получилось. Как это у меня выскочило? Она вдруг покраснела.

— Ну вот видите, — сказал я. — Вы тоже обиделись. Не знаю, как отделаться от этой привычки. Богиня Саваофа сказала, что я бездушный человек. Как вы думаете, это правда?

— Нет, неправда, — сказала она. — Просто у тебя остросатирический ум, поэтому ты придумываешь обидные прозвища.

Но я видел, что ей все же было неприятно, она стала какая-то другая. Зря ее обидел, тем более что Гелий ее хвалил, а он разбирается в людях.

— Вы не думайте, — сказал я. — Я буду бороться и отвыкну от этой привычки: никому не стану давать прозвищ. Я ведь ко всем хорошо отношусь, и даже к Богине Саваофе, то есть к Нине Семеновне. — Потом я вдруг вспомнил, как она извинилась передо мной, не каждый может признать свою вину, даже если виноват, и добавил: — Вот сейчас я к ней просто замечательно отношусь.

В это время поезд остановился у перрона какого-то вокзала, и Наташа бросилась к выходу. Она всегда, как только остановка, сразу — к выходу.

Я подошел к ней и сказал:

— Мне нужно отправить телеграмму одному человеку.

— Ну нет, — ответила Наташа.

— Мне очень нужно, — сказал я. — Честное пионерское!

Она внимательно посмотрела на меня:

— Хорошо, я пойду с тобой. — Она попросила проводника не выпускать из вагона ребят, и мы побежали на почту.

Бегала она быстро, как мальчишка. Я еле за ней поспевал. Наконец мы прибежали на почту.

— Давай пиши. — Наташа протянула мне бланк телеграммы. — У нас мало времени.

Она повернулась ко мне спиной, чтобы не видеть, о чем я пишу. А я не знал, что мне писать. Думал, думал, ничего не придумал, а тут еще Наташа под боком, и народ кругом разговаривает, и все спешат.

— Ну чего же ты? — возмутилась Наташа. — Ты когда-нибудь телеграммы писал?

— Нет, — ответил я. Теперь мне уже не хотелось посылать эту телеграмму, и я сказал: — Нет, не писал… — Хотя я уже писал телеграммы два раза в жизни. Поздравлял маму с днем рождения, она была в командировке, и Юрия Гагарина, когда он благополучно приземлился в заданном районе.

— Давай я напишу, — сказала она. — Диктуй адрес.

— Не буду я писать, — ответил я. — Передумал.

— Ты просто меня обманул. — Она на всякий случай схватила меня за руку. — Ты и не думал никому посылать телеграмму. А я всю ночь не спала, ходила по вагону, боялась, кто-нибудь свалится из вас с верхней полки.

У меня горело лицо, точно я стоял перед теми кострами, которые мы разжигали в поле. Нужно было как-то объяснить ей, что я на самом деле хотел отправить телеграмму. Она даже на Детектива не обиделась, и мне совсем не хотелось, чтобы она думала, что я ее дразню.

— Я не думал вас обманывать, — сказал я.

— Если бы я тебе могла поверить!.. — сказала Наташа. — У меня предчувствие, что ты меня обманешь.

Можно было попытаться договориться с ней. Но тогда надо было выложить все про отца и про то, как мать тоскует о нем, и какая она гордая, и еще многое, что словами не расскажешь. К тому же я не любитель выкладывать свою биографию каждому встречному-поперечному. Скажешь, к примеру, отца нет, и тут же тебя начинают жалеть, и сиротой называют, и бедненьким.

Противно слушать, не понимают они, что ли, что никому их жалость не нужна.

— Я выпью воды, — сказал я. — У меня в горле пересохло.