Чудаки

— На все, кроме одного, — возразил я с горестью. — Вы хотите, чтобы я был с вами откровенен? Говорю вам, я с первого взгляда полюбил m-elle Ирину; и сразу я видел, что это безумие, но преодолеть чувства не мог. Вчера явился я перед лицом этой женщины в таком виде, который навеки должен меня погубить в ее глазах. Что же остается мне делать теперь?

— Доказать, что это был только несчастный случай, оправдать себя дальнейшим поведением.

— Но чувство не рассуждает, и впечатление не изглаживается. Вчерашнего не воротить, — оно безвозвратно погубило меня.

— А если m-elle Ирина знает, что вы против воли дошли до такого опьянения и сели насильно играть?

— Тем не менее дурное впечатление осталось.

— Может быть одно лишь сострадание.

— О, сострадание тоже страшно! Кто питает сострадание, тот не умеет любить; обыкновенно, мы сострадаем к тем, кто ниже нас.

— Вы эти вещи слишком горячо принимаете к сердцу, — сказал Граба, — но я, который, по возможности, извиняю вас, скажу вам одну истину: ничего подобного бы не случилось, если бы у вас были твердые и непоколебимые правила. Не сердитесь, я вас мало знаю; но я всегда говорю правду даже малознакомому. Никогда не следует пить через меру, даже с друзьями; пускай лучше они сердятся, чем вам приходить в животное состояние. Во-вторых, пристойно ли играть в карты?

— Как?

— Карты — это игрушка варварских и необразованных народов; они отнимают только время, приучают к жадности, развивают самые пагубные страсти и приводят к гнусной праздности. Я не постигаю, как можно играть! Позволяется играть диким индейцам и людоедам, позволяется лаццарони в Неаполе.

— И так вы решительно порицаете игру?

— Да, как остаток варварских времен и признак упадка.

— Но ведь это борьба с судьбой! Это…

— О, этим всегда оправдываются страстные игроки. Игра — это глупость. Игрокам нравится, если не выигрыш денег, то по крайней мере выигрыш ощущений, но в картах ли нужно искать приятных ощущений? А если за это волнение пришлось бы совершить убийство, или преступление, заплатить кровью ближнего, будете ли вы тогда находить приятные ощущения в игре? Карты деморализируют человека, и не один человек, севший за зеленый стол честным, встал через несколько часов обманщиком, негодяем. Можно ли, видя опасности игры, добровольно бросаться в огонь ее? Нет, нет никогда не надо играть.

— Вы правы! — закричал я. — Даю вам слово, что более играть не буду.

— Вы отлично сделаете. Боже мой! Жизнь человека — это ничтожная капля, незаметная былинка, данная ему Творцом для того, чтобы приблизиться к Нему, вознестись духом к Создателю, а он, неблагодарное творение, тратит ее, на что? — На игру в карты. И так вместо того, чтобы отчаиваться, гибнуть, нужно только переменить образ жизни, и определить свои занятия.

Я ободрился духом; он продолжал:

— Нужно отказаться — от праздности, от карт, избрать определенную цель жизни — употребить ее для пользы ближнего, для своей собственной — стремиться к самоусовершенствованию.

— Хорошо! Но могу ли я, с отчаянием в сердце, когда уже все мне опостыло, найти достаточно сил для новой жизни?

— Отчаяние — признак малодушия; кто выжил из ума, тот отчаивается.

— Разве не следует никогда не терять рассудка?

— А, — воскликнул Граба с некоторым эгоистическим чувством, — человек всегда будет человеком; упасть — дело человека; но подняться, вот заслуга и великая победа!

— Дайте мне хороший совет, придайте бодрости, скажите что делать?

— Трудиться! — ответил Граба.

— Нужно же с чего-нибудь начать!

— В настоящее время самый соответственный для нас труд, — продолжал он, — это хозяйство. Не думайте, что я советую вам наживать состояние кровавым потом народа, такое хозяйство — преступление. Я иначе понимаю этот род жизни. Можно хозяйничать, не угнетая крестьян и незаметно распространяя вокруг себя благосостояние, просвещение и здравые понятия об обязанностях; можно благотворно действовать на окружающий народ, а самому вести деятельную и мужественную жизнь, удалиться от того, что у нас называют большим светом, мысленно приближаться к Богу, познать самого себя, а чувствами сродниться с ближними. В молодости вы злоупотребляли удовольствиями жизни, теперь вам нужно вылечиться от вашей наклонности к пустоте и суете.

Он говорил, я с покорностью слушал и замечал какая во мне происходила перемена. Я все это позволил себе сказать, а еще более порешил сделать так, как он мне советовал. Граба с капитаном уговорили меня взять в посессию[4] разоренное имение невдалеке от Тужей-Горы и от Румяной, на самой границе с имением панны Ирины З… Этот злополучный выигрыш, половину которого я напрасно старался отдать деду, выигрыш, который жжет мне руки, который почти погубил меня в глазах Ирины, сделался, как будто в наказание, краеугольным камнем моего будущего. Сегодня мы подписываем контракт аренды, я даю деньги, а в марте вступаю в новое хозяйство.