Чуден Днепр

– Грешен народ-избранник, не созрел для спасения. Я не слеп, как полагает Акива, и стою на земле, не тешусь пустыми надеждами, как он. Злоба поселилась в сердцах. Крестьянин ненавидит пана, поляк презирает украинца. Еврей теснит одного, угождает другому, и гоним обоими. Боже, храни нас от войны. Непозволительна еврею роскошь беспечности. Большая беда начинается с малой, а испытавший опасается. В раввинате обсудим, как худое предотвратить, – сказал Залман.

– Браво! – вскричал Акива, – Вот и я твержу, великое грядет. Война! Гог и Магог! Мессия в пути. Не мешать провидению божьему! Не мешать! Много наших погибнет. Пусть! Хорошо! То великие муки, родовые схватки спасения! Достойные уцелеют. Народ вернется в Сион, станем царями мира!

– С этим бредом ты едешь к люблинским мудрецам? – гневно бросил каббалисту Эйзер, – Беда, коли обретешь сподвижников.

– Он заразителен и этим опасен, – заявил Залман, – А таким, как ты, Эйзер, золото глаза слепит, за корыстью ни общинный, ни свой интерес не видите. Сосед горит – и ты в опасности!

Трое глядели друг на друга с вызовом, каждый прав. Иона не спорил, молчал.

3

Долгожданный призыв Мотла мигом соединил голодных. Помолились, омыли руки, произнесли благословение над хлебом. Демократический дух похода свел трапезничать вместе и возницу, и ломовиков, что на возах, и сильных мира сего. Нехитрый дорожный харч и горилка помогли временному примирению. Благость сытости настроила на житейский лад.

– Отчего, Эйзер, отрок твой до сих пор холост? Должно быть, не в купцы, а в казаки его готовишь? – хитро улыбаясь, спросил Залман и подтолкнул локтем Эйзера.

Иона покраснел, опустил глаза, отступил на несколько шагов. Купец не рад был шутке, и без того душа болит за сына.

– Силой дитя не заставишь, а мальчик все просит погодить, – ответил Эйзер.

– Слово отца – закон. Любишь сына – не жалей кнута ему. Так в твоих книгах пишут, Залман? – вставил слово Мотл.

Залман, не удостоив возницу ответом, наклонился к уху Эйзера и громким шепотом, чтоб секретные слова долетели до Ионы, проговорил: “Племянница Акивы, благонравная Рут, сохнет по твоему чаду”.

– Впервые слышу, – сказал Акива, пожав плечами.

– Не удивляюсь, – заметил Залман.

Эйзер молчал. Он знал, отчего неуступчив сын. И скрывал причину от жены, и оттого камень на душе был тяжелее вдвое. Страх сжимал отцовское сердце.

И Иона молчал. Парень думал, только ему известна тайна. Ему и Иванке, юной красавице казачке. Мечта несбыточная… Да разве прикажешь сердцу не желать абсурдного и о праздном не думать?

4

Внешняя опасность, общая всем несогласным сторонам, не хуже доброй трапезы заставляет забыть о внутреннем раздоре.

Ехали казаки. Вольные, запорожские. Завидели еврейский стан и расположились на привал поближе к недругам, дабы те и зреть и слышать могли, как богатыри едят, пьют, поют. Время обеда приспело, и не грех покуражиться над пришельцами в чужой земле, напомнить, кто Днепра и степи хозяин.

Сжались еврейские сердца, и неуютно мыслям. А запорожцы пируют. Чарка за чаркой. И поют. Голосисто поют, заслушаешься. Славят чудный Днепр, восхваляют удалую Сечь.

Вышел бандурист, и зазвучала грустная песнь. Ждет казачка возлюбленного, а воин пал от татарской сабли, но не верит молодая злой вести, клянется ждать целый век.

– Будет слезу вышибать! – воскликнул кто-то из казаков.

– Эй, Шилохвост, где ты там? – подхватил другой.

– Выходи, Микола, сыграй, что нам повеселей, а вон тем – пострашней! – крикнул третий и указал в сторону соседей, поспешно собирающих свой скарб.

Тут выступил вперед красивый видом муж, одежда на нем не казацкая. Два запорожца настелили деревянный помост. Дивчина в вышитом сарафане и в сапожках взошла на возвышение. Микола ударил по струнам. Черноокая звонко-звонко запела, застучали каблучки в такт:

“Iхали хозари iз Дону до дому,

Умовляли Галю iхати з собою.”

Глядя на лихую певунью, Иона встрепенулся, свою казачку вспомнил: “Иванка, мечта моя…”

Пассажиры кибитки поскорей расселись по местам. Мотл взмахнул кнутом. Вперед, от беды подальше. И не станем упрекать в робости тех, кто, страшась, гонит из сердца страх. Разбойничий свист, стук каблуков и слова лихой песни неслись кибитке вдогон:

“Козаки почули, до лiсу майнули,

Жидiв порубали, Галю врятували.”

Слезы у Ионы на глазах.

В тексте использованы фрагменты казацкой песни.

Глава 5 Степи и Днепра хозяева

1

Бог дал Ефрему и Евдокии одно единственное чадо.

Ефрем еще нестарый казак, он полон страсти к войне, любви к боевым товарищам и нежности к сабле и мушкету. Годы супружества пришлись на время бражничания, походов и битв. Не часто, три или два, а то лишь один раз в году выпадало Евдокии млеть в объятиях мужа-воина, изведывать его неумелые ласки. Ефрем мало поднялся по лестнице казачьей иерархии, и зависть боевых друзей обошла его стороной, и верно поэтому и был он любим удалой братией.