Чудеса и диковины

– Разве этого недостаточно? – потряс он моими пальцами. – Взгляните на эти обрубки. Как могут они провести штрих без дрожи? Взгляните на его лицо. Джентльмены, мой сын – явление выдающееся. Это не просто очередной художник. Как говорящая обезьяна, это глашатай Природы, богатой на дива и чудеса.

Академики постепенно расходились, смеясь и фыркая на пороге. Остался только Сандро Бонданелла – богатый и набожный художник. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу и рассеянно пощипывая дряблые складки на шее. Он молчал, молчал и отец. Они перебрасывались этим многозначительным молчанием, пока все гости не разошлись. Потом они долго шептались, словно шпионы. Я сидел на ступенях и прислушивался к их разговору.

– Ему, конечно, потребуется костюм, – сказал Сандро Бонданелла.

– Серьезно?

– Ну, не могу же я представить его в рубахе и бриджах?

– Но я не уверен, что могу себе это позволить…

– Тс-с-с, друг мой! Чтобы взошел колос, нужно сначала посеять зерно.

В течение следующей недели мой отец продал многие вещи из своей коллекции (включая бронзовый письменный прибор в форме краба, в клешнях которого я любил ковыряться пальцами), чтобы заплатить за услуги портного. Меня привели в Олтрарно: я стоял на столе, и чахлый старик, от которого пахло плесенью, диктовал мои пропорции и размеры – сквозь булавки, зажатые во рту, – своему ретивому помощнику. В других обстоятельствах это было бы унизительно – зачем так открыто обсуждать человеческое уродство, – но портному это было нужно для дела, и еще меня потрясло, что, случайно ткнув мне в промежность, он назвал меня «синьором». После нескольких примерок костюм стал обретать форму. На груди, руках и ногах были пришиты синие бесформенные куски ткани (мне запретили их разглядывать). Портной отходил назад, квохтал – его щека почти касалась щеки ученика, – потом возвращался обратно, одергивал рукав или поправлял кайму, пока не достигал желаемого результата. Тем временем дома шлифовали мои манеры. Отец обучал меня проявлению почтения к вышестоящим, равно как и изысканным взмахам рукой, как будто я направляю к носу легкий запах духов.

– Папа, – спросил я. – Зачем мне все это надо?

Этот вопрос, повторявшийся достаточно часто, раздражал моего отца.

– От тебя же не требуют ничего невозможного, – был единственный ответ. Может быть, это упрямство, нежелание объяснить что к чему было лишь проявлением родительской заботы. Возможно, он хотел избавить меня от ненужного волнения перед важным событием. Если так, то он потерпел неудачу. Я впервые узнал, что такое жить в страхе. Мрачные предчувствия и неопределенность, зудящая парочка, как будто вгрызались мне в кожу, оставляли синяки у меня под глазами.

– Что у тебя за несчастный вид?! – сокрушался отец. – Подумай, скольким я жертвую ради тебя, неблагодарное ты дитя.

Но я ничего не мог поделать. Каждый раз, как к нам являлся Сандро Бонданелла, у меня перехватывало дыхание. С его белыми локонами, богатым костюмом и бегающими, торгашескими глазками он был похож на посланца другого мира, вселенной богатого покровительства и власти, пыль которой, казалось, сыпалась с его мантии. Сандро Бонданелла меня как будто и не замечал; все, что он говорил в моем присутствии, облекалось в иносказательную форму. Разговор шел о «проектах» и «покупателях». Потом, в один прекрасный день, пелена секретности наконец пала. Усевшись на лучший стул моего отца, художник провозгласил:

– Граф и его семья ожидают вашего визита. Он готов?

Отец, который неловко балансировал на краешке стула, облизнул губы. Он надул щеки и кивнул; на его щеке билась жилка.

Мое время пришло.

Конечно, Флоренция никогда не испытывала недостатка художников; но одаренных карликов здесь все-таки было немного. Так что банкир Госсерт объявил, что желал бы встретиться со мной. А через несколько дней его конкурент, Эрко-ле Марсупини, разодетый на грани вульгарности в жатый бархат, расшитый золотом, бросил мне флорин.

– Подумать только, в таком-то теле… – Он изумленно покачал головой, глядя на изображение его дочери, выполненное тушью. – У Аполлона есть чувство юмора.

Я стал знаменитостью наподобие выездного цирка: урод с талантом от Бога. Чтобы посмотреть на меня в синем костюме арлекина, на улицах собирались небольшие толпы. Наверно, им нравился этот парадокс – создание, вылепленное столь убого, с искаженными и кое-как слепленными пропорциями, и притом наделенное чувством прекрасного.

– Синьор Марсупини удовлетворен, – сказал Сандро Бонданелла, щурясь на кончики своих пальцев. – Уникальный контраст, так сказать, Формы и Предназначения оправдал все наши надежды на шумный успех.