Чудеса на седьмом этаже

Прошло лето, и ты почти выздоровел, смог преодолеть тоску, переступить через проблемы. Стояли первые дни сентября. Угасающее лето. Мы сидели в уличном кафе друг напротив друга и молчали. В тот день ты решил, что нам лучше расстаться.

— Скажи, ты меня уже не любишь? — спросила я.

— Люблю, — просто ответил ты.

— Тогда зачем этот разговор?

Если бы ты сказал «нет», то все было бы гораздо проще. Но ты… Я смотрела в твои глаза, и мне до ломоты в пальцах хотелось дотронуться до твоей небритой щеки, оставить след на твоих губах.

— А ты любишь меня? — услышала я вместо ответа.

Я молчала. Знала, что нельзя молчать, что повиснувшая тяжкая пауза непозволительна, и все равно молчала. Не могла соврать, а ответа у меня не было. Ты просто встал и ушел.

Мы еще виделись несколько раз. Каждая встреча напоминала собой дурацкую игру в благородство и заканчивалась ссорой с высказыванием злых, несправедливых взаимных упреков и претензий, накопившихся за три года. Наверное, именно тогда ты укрепился в намерении уехать из родного города. Теперь тебя здесь ничто не держало.

В последнее время не могу разговаривать с людьми и смотреть им при этом в глаза. Простота душевного разговора стала мне недоступной.

Каждый раз, когда мой взгляд цепляется за внешность собеседника и задерживается на отблеске чужих глаз, я чувствую необъяснимое беспокойство. У меня начинает жутко зудеть именно то место над переносицей, где должен находиться пресловутый третий глаз. Нет, глубины познания всего сущего мне не открылись, и, скорее всего, к лучшему. Не излишки знания мешают мне нормально общаться с окружающими меня людьми — нечто другое.

То, что я обозвала стеклянным колпаком, точнее, та стена равнодушия и апатии, которой я отгородилась сначала от любимого мной человека, а потом, по инерции, от всех, ставших мне безразличными друзей и знакомых. Теперь, дабы не растирать лоб до красноты, я, словно заправский иезуит, упираюсь взглядом в переносицу своему визави при беседе, чем приношу ему ощутимое неудобство, но ничего не могу с собой поделать. Иногда, если человек мне действительно симпатичен, я стараюсь смотреть в сторону, притворяясь, что разглядываю находящиеся по соседству предметы.

Первого сентября иду на торжественную линейку в школу в роли деловитой молодой учительницы, не лишенной дара преподавания и обладающей превосходными знаниями русского языка и литературы. Такую скромную характеристику мне дала директор школы в надежде, что я проникнусь пафосом просветительской деятельности и задержусь надолго.

Познакомилась с 11-м «Г» классом, гуманитарным, который на ближайший год должен был перейти под мое чуткое руководство.

Считается, литературе отведено особое место среди прочих предметов: она должна благотворно влиять на неокрепшие души юных отроков, воспитывать их с необходимой строгостью и пробуждать в них только самые светлые и лучшие чувства. Приблизительно такого характера мысли блуждали в моей голове, спотыкаясь одна о другую, в ясный, погожий денек, с которого начинаются девятимесячные мучения жаждущих призрачной свободы подростков.

Разглядываю лица своих подопечных, пытаясь их запомнить, и мечтаю о том, какими увлекательными буду делать уроки. Долой рутину, да здравствует свобода мышления и независимость мысли!

Как там говорится? Святая простота?

Через неделю занятий я вдруг поняла, что все мои попытки сеять «разумное, доброе вечное» просто смешны. Я видела перед собой абсолютно равнодушные, незаинтересованные лица.

Что я только ни делала, лишь бы уловить в атмосфере тотальной апатии хоть искру жизни. Ссылалась на социальные сети, проводила параллели с модными современными писателями. Пыталась с ними обсуждать сериалы, модные ток-шоу и дешевые детективы. Делала сравнения с лирикой современных музыкантов, распиналась о новых театральных постановках и беседовала о статьях в молодежных журналах.

Ноль реакции.

Пусто по всем направлениям. Их НИЧТО не интересовало. Никакой надежды. Нет ни желаний, ни стремлений, ни собственного мнения. Метать бисер перед свиньями? Пожалуй, в этом занятии было больше смысла, чем в моем стремлении пробудить этих ребят к жизни.

В классе постоянно работало только несколько человек, причем поднимали руки по собственному желанию редко. Ждали, чтобы я сама пригласила к ответу. Это снимало с них проблему ответственности и права выбора. Я была указующим перстом судьбы, волеизъявление которой они принимали как должное. Остальные отмалчивались. На уроках вели себя тихо, дисциплинированно. Никто не болтал, не смеялся, не шушукался. И это было совсем ненормально. Где радость жизни, где непоседливость и энергия?

Позже я поняла, в чем дело. Эти дети просто отгородились от меня и моего кипучего энтузиазма стеклянным колпаком, тем самым, под которым я пряталась от тебя. Они не видели смысла в литературе, мои размышления звучали для них пустотой, поэтому даже не старались прислушаться к моим словам. Другие интересы.