Чудеса происходят вовремя

Девизом «Борьбы» были «реформы и прогресс», и газета стремилась им содействовать. В те времена ширилось феминистическое движение, умами овладевали социалистические идеи, и, предоставляя им страницы «Борьбы», Дондопулос публиковал не только свои статьи, но и материалы, специально заказанные старым афинским знакомым. На его призыв о сотрудничестве откликнулись Галатия Казандзаки и ее муж, писал для «Борьбы» и Динос Теотокис, прославившийся своим романом «Жизнь и смерть Каравеласа». Несколько стихотворений с авторским посвящением газете «Борьба» прислал поэт Костас Варналис — в городе его знали хорошо, когда-то он был здесь директором школы. Между тем «Борьба» стала выходить все реже и реже. Расходов было много, доходов — мало. Небольшая группа местной интеллигенции ценила «Борьбу» и покупала ее постоянно — это было для Дондопулоса некоторым утешением. Ну а в целом провинциальная публика газетой не интересовалась. Коммерсанты покупали «Борьбу» только тогда, когда там упоминались их фамилии, трактирщики, хотя и брали газету регулярно, норовили не расплатиться, и только три аптекаря подписывались и рассчитывались аккуратно. Три месяца «Борьба» просуществовала как газета еженедельная, потом она стала выходить два раза в месяц, а немного позже — раз в месяц. Но и тогда Георгис не поддался нажиму и не предоставил трибуну «Борьбы» ни Калиманисам, ни их противникам. Он неукоснительно оберегал свою независимость, и вскоре «Борьба» закрылась. Архив и ящики с наборными кассами Георгис запер в подвале и в ожидании лучших для газеты времен включился в кооперативное движение. Он добился, чтобы его назначили секретарем Союза кооперации, и активно трудился на этом поприще до того дня, как вдруг совершенно неожиданно для самого себя оказался замешанным в темную историю. Георгиса обвинили в растрате. И только благодаря старику Калиманису, отцу покойного мэра, вершившему тогда всеми делами округи, Дондопулос избежал тюрьмы и бесчестия. Зато независимость он потерял. Калиманисы вили из него веревки, однажды он не выдержал и перебежал от них к Трифонопулосу, Калиманисы обругали его, он — их, но потом он поссорился с Трифонопулосом, и его снова переманили Калиманисы. Теперь Георгис не придавал этим компромиссам никакого значения, но довольно часто, точь-в-точь как Фани, упрекал себя в том, что не пошел с Калиманисами сразу, тогда по крайней мере уцелела бы «Борьба», от которой сейчас остались одни лишь воспоминания. Наборные кассы Георгис давно уже продал книготорговцу Стравояннопулосу, что же касается архива, то однажды в бакалейной лавке, куда Георгис зашел за синькой, продавец свернул ему кулек из рукописи с авторским посвящением газете «Борьба». Так Дондопулос узнал, что в подвал к нему пробрались хулиганы и похищенный ими архив «Борьбы» продан бакалейщику за коробку сигарет «Ламия».

Несмотря на многочисленные превратности судьбы, Дондопулос оставался натурой, склонной к романтике. Первая его реакция диктовалась не рассудком, а чувствами, и почти всегда это было крайнее удивление. «Да что ты говоришь!», «Ну и ну!», «Смотри, пожалуйста!» — не уставал изумляться Георгис, как будто все, что он видел или слышал, случалось на его памяти впервые. Над ним посмеивались, Георгис об этом знал, но даже и не думал умерить свою непосредственность.

Смерть мэра действительно расстроила Георгиса. Характер у покойного был неровный, строптивый и высокомерный, и они не очень-то ладили, но сейчас, прощаясь с вдовой, Георгис искренне прослезился, а потом поцеловал Маркелоса и брата покойного мэра, Тасиса, с которым у Георгиса не раз бывали крупные стычки. Домой он шел печальный — чуть не плакал, И вдруг из темноты до него донеслись чьи-то голоса.

Голос Трифонопулоса он различил сразу. «Постой, постой, — сказал себе Дондопулос и остановился. — Что же это здесь творится?» Во втором собеседнике он узнал Филиппа, а по долетевшим обрывкам фраз тотчас догадался, что именно происходит в темном закоулке. «Вот тебе и на, — пробормотал Георгис, — а я, идиот, витаю в облаках!» И он незамедлительно спустился с облаков на землю.

Бесшумно (Георгис был высок, худощав и очень легок в ходьбе) он подошел как можно ближе к дому Филиппа и слышал теперь почти каждую фразу.

— На кого ты обопрешься? — спрашивал Трифонопулос Филиппа. — На чью помощь рассчитываешь? На своего друга Аргиропулоса? Да он первым же тебя и продаст! На Арабатзопулоса! Эх ты! Сегодня утром он обещал проголосовать по моей указке! Два его векселя у меня, и, стало быть, дело тут ясное!

Трифонопулос начал перебирать всех членов совета по очереди.

«Сейчас скажет про меня» — приготовился Георгис.

И в самом деле, старик произнес его фамилию.

— Об этом ты даже не думай, — презрительно сказал Трифонопулос. — Скинь его со счетов. Он у меня привязан крепко, пусть только попробует выкинуть какой-нибудь номерок!

«Паршивый старикашка! — оскорбился Георгис. — Неужели никто не сломает ему челюсть?»