Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Цитирую статью В. Макаренко дальше: «… Вождь всегда смеялся над конкретными людьми. Более того, его смех всегда назывался им по фамилии». Эти фамилии автор статьи в «Независимой газете» тут же приводит: Троцкий и Томский, Бухарин, Каменев и Зиновьев.

Заметим, до того, как эти деятели подверглись сталинскому осмеянию, они проделали хотя и длинный путь, но за весьма короткий срок. До 1924 года, до смерти Ленина, были ленинскими соратниками, вождями революции 1917 года, после 1924-го вплоть до 1930-го слыли уклонистами или оппозиционерами, а в 1937–1939 стали врагами народа. Всех их поголовно либо казнили, как Бухарина («любимца партии»), как Каменева и Зиновьева, либо довели до самоубийства, как Томского, либо убили, как Троцкого, вложив ледоруб в руки специально выращенного убийцы Меркадера…

Анализируя сталинские шутки, Макаренко показывает нам, что язык этих шуток был на редкость примитивный, даже убогий, и всегда одинаковый.

На Троцкого, Бухарина, Каменева и Томского следовало на первых порах «надавить», еще — лучше «толкнуть» и «погнать палкой», «покрепче прижать», «дать по хребту», «отлупить», «вогнать ума в задние ворота». Наконец «вымести» (видимо, на свалку истории), а также заставить «ползать на брюхе».

Приведу только один пример сталинских шуток из статьи В. Макаренко.

В 13-м томе сочинений Сталина трижды встречается и вызывает взрыв смеха глагол «надавить». Далее Макаренко цитирует: «Неудивительно, что у съезда создалось определенное впечатление: пока не нажмешь на этих людей, ничего от них не добьешься… (общий смех, продолжительные аплодисменты)». А вот и повтор: «Что же тут удивительного, если съезд попытался надавить как следует на этих товарищей, чтобы добиться от них выполнения их обязательств» (общий смех, аплодисменты. Общий смех всего зала).

И так далее в том же духе…

Может, и не стоило так подробно анализировать хамские шутки Сталина, но, как справедливо отмечает Макаренко, они фактически определяли весь стиль советской пропаганды.

К примеру, тогдашние враги Советского Союза, западные военные, «обычно изображались с толстым пузом, тонкими ножками, крохотной головкой под громадной фуражкой и орденским иконостасом на груди. Капиталисты немногим отличались от генералов: ножки у них были еще короче, сбоку громадный мешок с деньгами и сигара в зубах»….

Существовал и весьма примитивный и грубый штамп для изображения внутренних врагов советской власти — бюрократов, лодырей, прогульщиков. И тут все было на уровне сталинских шуток. Это утверждения В. Макаренко.

Под конец поделюсь и своим наблюдением над сталинским юмором. Грубо, по-хамски Сталин шутил только тогда, когда перед ним была своя, послушная, хорошо вымуштрованная и до смерти запуганная аудитория. В частности, он так шутил на съездах своей партии. А вот на Ялтинской конференции, конференции «Большой тройки», где Сталин выступал в обществе Черчилля и Рузвельта, советский Вождь не произнес ни единого грубого, хамского слова — видимо, по поговорке: «Молодец среди овец, а как встретит молодца, и сам овца»…

И еще меня поражала грубость и одновременно убогость сталинского языка. К примеру, в «Кратком курсе» он повторял: «Они (враги, правые или левые оппозиционеры) прятались в кустах». Так и надлежало отвечать на экзаменах — «прятались в кустах». Или слова «наплевизм» и «недобитки» — их Сталин повсюду вставлял в свои «труды».

Случай в «Ленинке»

Я уже не раз писала, что несколько поколений при советской власти боялись вести дневники, писать письма родственникам, делиться своими мыслями даже с хорошими знакомыми, а главное, говорить на политические темы или рассказывать политические анекдоты.

Добавлю к этому, что от этих поколений почти не осталось и фольклора, всяких былей-небылиц, которые переходят из уст в уста.

Однако нет правил без исключений. Вот я и хочу поведать как раз об одном таком случае — мифе, фантастическом сюжете, возникшем в Москве в самый пик сталинского террора.

В 1930-е в знаменитой Ленинской (Румянцевской) библиотеке, прибежище многих людей из «бывших», служила весьма образованная, владеющая несколькими иностранными языками старушка. Таких старушек называли почему-то «божьими одуванчиками». Фамилия у этого «божьего одуванчика» была не слишком одиозная — не Оболенская, не Голицына и не Юсупова или Волконская, а какая-то вроде бы иностранная. Возможно, фамилия покойного мужа.

Старушка была тихая, чистенькая, чрезвычайно интеллигентная и трудолюбивая. Ее никто не трогал, но и она никаких претензий не предъявляла. Корпела себе над фолиантами в огромном книжном хранилище, а в обеденный перерыв разогревала на спиртовке кашку, которую приносила из дома в баночке.

Как вдруг в 1936-м, в год первого показательного процесса над Зиновьевым-Каменевым… старушка сообщила, что хочет уйти в отпуск аж на целых два месяца — приплюсует к очередному своему отпуску дни, которые не «догуляла» в предыдущие отпуска, а недостающие возьмет за свой счет.