Чудесная скрипка

Наутро его вызвали в штаб для получения задания. День ушёл на подготовку операции, а ночью мы были уже в немецком тылу и устанавливали связь с начальником партизанского отряда, известного под кличкой «человека в очках». Вместе с партизанами мы должны были разгромить крупный немецкий штаб в близлежащем городе. Я сразу вспомнил, что именно из этого города шла вчерашняя радиопередача с участием Стефы, но нарочно не говорил об этом Прохору.

В землянке партизан, надёжно укрытой чащею непроходимого леса, был установлен походный радиоприёмник. Но пользоваться им разрешалось только самому «человеку в очка», так как партизаны очень берегли энергию батарей. Однажды днём, когда мы укрывались в этой землянке от немцев, «человек в очках» стал прощупывать эфир.

— Дай Москву, — проворчал из своего угла Прохор.

Но партизан пропустил его просьбу мимо ушей и продолжал вертеть верньер. Разноголосые зовы эфира отчётливо ложились на шум обступивших землянку деревьев — однообразный и внушительный, как морской прибой.

— Дай Москву, — повторил Прохор.

Но партизан даже не обернулся: склонив своё худое, обросшее редкой бородкой лицо к репродуктору, он внимательно прислушивался. Вот глаза его, под стёклами стареньких железных очков, стали строго-внимательными, клокастые брови сошлись. Все лицо выражало крайнее напряжение.

Я услышал в репродукторе звуки скрипки. Больше того: я различил мотив одной из любимейших вещей Стефы. Услышал его и Прохор. Он порывисто поднялся и, по-медвежьи ступая растоптанными валенками, подошёл к партизану.

— Закрой! — проговорил он отрывисто. Голос его хрипел, что бывало только в минуты величайшего гнева или волнения. Видя, что «человек в очках» не обращает на него внимания, Прохор потянулся к приёмнику.

Не оборачиваясь, партизан повелительно бросил:

— Не мешать!

Я услышал в его голосе такую непререкаемость, что сразу понял многое из слышанного об его железной воле и подвигах, плохо вязавшихся с мирной внешностью агронома. Прохор круто повернулся и забился в свой угол. С последними звуками скрипки партизан выключил приёмник.

— Ну, медведь, — ласково сказал он, подходя к Прохору, — чего озлился? Люблю скрипку, а ты мешаешь…

Прохор показал на свою постель из сосновых ветвей и сказал:

— Садись! — теперь голос его звучал так же повелительно, как минуту назад голос партизана. — Выслушай и рассуди.

Прохор старался говорить тихо, но, лёжа рядом, я слышал, он рассказывал историю Стефы, историю любви к женщине, продавшей немцам свой смычок. Закончив, спросил:

— Откуда была сейчас передача? Партизан назвал город, в котором предстояло провести нашу операцию. Прохор привстал от волнения.

— Ошибки быть не может?

— Мне ошибаться нельзя, — усмехнулся партизан.

Прохор задумался. Я видел, что думы его не легки. Потом он поднял на партизана тяжёлый взгляд и сказал:

— Прошу тебя, начальник, собери суд из своего народа. Будем судить её.

— Кого? — удивлённо спросил партизан.

— Стефанию.

— Чего ты хочешь?

— Приговора.

— Вон что задумал. — Партизан покачал головой. — Может статься, не так уж спешно? Чего народ волновать перед операцией? Этой ночью большое дело предстоит.

— Потому и хочу слышать приговор. Хочу знать его сейчас. Этой ночью мы будем в городе. Там найдём её…

— Подумай хорошенько. Небось не о чужом человеке речь идёт. Может, ошибка тут? — ласково проговорил «человек в очках».

Прохор стоял на своём. Когда в землянке собрался суд, он выступил в роли обвинителя и потребовал для Стефы сурового приговора.

— Не может быть пощады тому, кто продался врагу. Кто бы ни был: боец ли, командир, колхозник, конторщик или музыкант — до последнего дыхания служи народу, служи Родине. Ни за что, ни за какие посулы, хотя бы это стоило тебе жизни и величайших мучений перед смертью, не смей поганить имя советского гражданина, продаваясь врагу. Так я думаю, товарищи, — закончил он свою обвинительную речь.

— Что ж, — сказал председатель — бородатый ласковый партизан, — дело ясное. Обсудим?

Совещание было недолгим. Приговор ясен: смерть. Прохор выслушал его, снявши шапку.

— Приведение в исполнение прошу поручить мне, — сказал Прохор.

И я снова услышал в его голосе то же характерное хрипение. Наступило молчание. Судьи переглянулись. На тишину ясно лёг голос «человека в очках»:

— Ты не сможешь выполнить приговор.

Прохор вскинул голову:

— У меня хватит сил.

— Верю, — спокойно произнёс партизан. — Но тебе не доведётся быть в городе.

— А нынче ночью? — спросил Прохор. — Я буду с тобой.

— Нет. — Партизан подумал несколько мгновений и твёрдо повторил: — Не будешь.

Прохор стоял в недоумении… Я видел, как ходят желваки на его щеках, и ждал, что вот-вот разразится буря неудержимого гнева. Но прежде чем он собрался что-либо произнести, «человек в очках» сказал:

— На регулярный счёт ты, может статься, уже и не лётчик, но среди нас ты единственный человек, способный вести самолёт. Поэтому приказываю: сегодня ночью изготовить к полёту машину, которую тебе укажут наши люди. Быть готовым с первым светом итти в воздух.