Чудесники

— Я одного стащил за ногу, а это Макарка… батрак — у него кулаки мужицкие… Кабы он за нас был, мы бы кулачью показали… — сказал лобастый мальчишка, отирая пот.

Все словно застеснялись, что незнакомцу пришлось за них вступиться и прекратить драку своим вооруженным вмешательством.

Немного о прозвищах

— А ну, давай все к костру. Да огня поярче. Поговорим толком, что к чему! — скомандовал солдат и, сбросив с плеч шинель, уселся на нее и стал закуривать трубку от красного уголька из костра.

Ребята подкинули хворосту, и костер разгорелся.

— Что, заехали на чужой выпас, что ли? В чужие луга? Это лощинка не вашей деревни?

— Наши это луга, — ответил лобастый, — и на той и на этой стороне Мокши, это все наше, метелкинское.

— Вы из Метелкина, значит. А эти откуда же, свистуны?

— Это не свистуны, это Алдохины. Они нас вот уж с которого лужка сгоняют. Для наших, говорят, коней — где трава поровней, а по вашим, говорят, клячам вся полынь плачет!..

— И вы не можете справиться с захватчиками? Да много ли их?

— Не так много. Да больно уж они дружные, кулачье, как волчья стая.

— Значит, вы беднота, сиротство?

— То-то вот, у нас, почитай, у половины отцов нет. Кто на германской, кто на гражданской войне пропал. Вот Антошка-лутошка, так он даже отца не знает.

— Я мамкин, — улыбнулся мальчик, длинный, тонкий и белый, как ободранная липка-лутошка.

— А вот у Мамы-каши отец безногим с войны вернулся — не работник, ребят вовсе нету, одни девчонки… Вот и приходится ей с нами в ночное ездить.

— Странное у тебя прозвище, — удивился прохожий.

При этих словах девчонка надвинула поглубже на лоб отцовскую буденовку, прикрывавшую косы.

— А это у нее с детства. Ребятишек в дому было много, а каши на них было мало, вот она все и ревела: «Мама, каши» да «мама, каши». Так ее и прозвали. Настоящее-то у нее имя — Даша.

— У нас всякие прозвища есть — вон Сережка, а зовут его Урван. А по какой причине? Было такое дело: во время пожара курица обгорела, он ее лаптем стукнул, а из нее яичко выкатилось. Сережка подобрал да и говорит: «Ого, печеное, тепленькое», — да тут же и съел! Увидел это богатый мужик Алдохин и посмеялся: «Да ты, — говорит, — урван, у горелой курицы яйцо урвал». Вот с тех пор и пошло.

Выяснилось, что лобастого паренька зовут Степка-чурбан — за бесчувственность: сколько его ни бьют, никогда не плачет. Одного мальчишку — Данилка-болилка, за то, что он болезный. Еще одного — Ванюшка-бесштан, ему до семи лет штанов не покупали, в рубашонке бегал.

Прохожий слушал и хмурился.

— Значит, вся беднота у вас с уличными кличками, а богатенькие с чистенькими именами?

Выяснилось, что у Алдохиных есть Гришки, Никишки, Петьки и Федьки, без всяких прозвищ. А если и прозвища — то ласковые, не насмешливые. Есть Манечка-беляночка, Танечка-красавочка, Ванек-гоголек.

— Что ж это, ваши богатенькие не только травы — хорошие прозвища присвоили? — Солдат выбил о каблук пепел из трубки. — Не годится, — сказал он, помолчав, — так не годится. Не за то мы боролись… Коммунисты у вас есть, комсомольцы?

— Есть один партийный. Председатель сельского Совета Шпагин. А комсомольцев в нашей деревне нету. Были двое, да ушли на польский фронт и не вернулись.

— А для мальчишков-то партии нету, — вздохнул Антошка-лутошка, — не слыхали вы, дядя?

Солдат затруднился с ответом.

— Чего-нибудь должно быть, — сказал он. — Нельзя же ребят без организации оставить. Плохо без партии. Кабы не было у нас партии большевиков, мы бы власть буржуев не свергли. Партия нас организовала. От четырнадцати держав отбились… Не то что от алдохинцев.

Потом огляделся и спросил, смотря почему-то в сторону:

— А что, ребята, цела изба на краю села? Собой невеличка, с петухами на коньке?

— С петухами? Мы их из озорства давно камнями посшибали, — выпалил простодушный Антошка-лутошка, который никогда ни в чем не мог соврать или схитрить.

— А изба цела, цела! — радостно сказал Степан-чурбан.

— Только окна забиты, — опять выскочил вперед Антошка.

— Ну, а чего же не забить их было, когда тетя Маша в совхоз работать ушла. Ей без мужика да без лошади нельзя было прокормиться. Наши ее видали. Коров доит и песни поет.

— Поет? — солдат почему-то вдруг поперхнулся. — Это хорошо, когда человек поет!

Он быстро встал, накинул на плечи видавшую виды шинель, поправил на спине мешок:

— Ну, спасибо за компанию, бывайте здоровеньки, хлопцы.

И, сказав эти нездешние слова, так же нечаянно ушел, как появился.

Как Сережка-урван коня угнал

Оставшись одни, ребята стали гадать, кто же это мог быть? Никого из них он не знает. И они такого не помнят. Может, чужой какой-нибудь? Почему же тогда Марьину избушку спрашивал? Уж не Иван ли это Кочетков, муж тети Маши, пропавший без вести еще в царскую войну? Его сразу после свадьбы, говорят, забрали, и с тех пор как сгинул.