Чудесный источник

После неудачной попытки с ходу прорваться в глубь Подужинского леса немцы время от времени появлялись на его опушке то тут, то там, постреляют из танков, всполошат партизанские заставы и уйдут. Очевидно было, что это делалось только с целью разведки и что немецкое командование в Городке, ожидая подхода подкрепления, тщательно готовится к новой большой операции.

Деда это не беспокоило. Он тоже готовился к большим боевым делам.

В тридцати километрах от Подужинского леса проходит крупная железнодорожная магистраль, по которой в то время к фронту шли эшелоны с немецкой техникой и людскими резервами. Дед намерен был надолго вывести ее из строя, и с этой целью на железную дорогу должны были выйти все подрывники отряда.

Была у Деда и более дальняя мысль. Задумав прочно обосноваться в Подужинском лесу, он рассчитывал, что фронт скоро подойдет к Городку и тогда он, крепко ударив по немцам с тыла, с треском выйдет на соединение с наступающими советскими войсками.

А пока он со своим штабом занимался реорганизацией отряда: боевые группы, переименованные в роты, разбивались на взводы, сводились в батальоны. В отряде устанавливались армейские порядки. Комиссар давно уже склонял к тому Деда, но тот упорно отмалчивался, а сейчас он вдруг заявил:

— Нехай будут батальоны.

Похоже было, что к этому решению он пришел под влиянием польстивших ему слухов, что немцы приняли его вновь появившийся под Городком отряд за крупную авиадесантную часть регулярных советских войск; приняли, ну и отлично, так пусть же окончательно уверятся, что в лесу стоят батальоны.

Но дело было не только в этом. Как только партизаны обжились в Подужинском лесу, сразу стало видно, какими опасностями грозят отряду его родные места.

Партизанские заставы стояли теперь уже не только в лесу, но и в близлежащих деревнях, куда немцы пока не осмеливались возвращать свои гарнизоны. В этих деревнях у партизан были родные, знакомые, установилась у них связь и с более отдаленными селами; и случилось то, чего боялся комиссар, — людей потянуло к семьям, к близким, к мирной жизни, которая вот-вот, как они думали, должна уже наступить. Начались самовольные отлучки. Один пойдет в деревню навестить мать или жену, вернется выпивший, с бутылкой самогона в кармане. Другой условится о встречах со своей милой на опушке леса и зачастит по вечерам на свидания. Надо было покрепче взять людей в руки, поэтому-то Деду и пришлось поневоле устанавливать в отряде не очень-то любимые им самим армейские порядки.

Когда началась эта реорганизация и в штабе стали составлять новые списки по всем подразделениям, Ким решил, что пойдет к минерам-подрывникам. Командир их не возражал — пожалуйста, он не против, но еще неизвестно, как посмотрит на это товарищ комиссар. Отец сказал, что это не его, комиссара, дело, а начальника штаба, с ним и надо разговаривать. Ким пошел к Василию Демьяновичу, уверенный, что тот не откажет ему. Он уже два раза ходил на диверсии, два моста на грейдере были взорваны с его участием, дело это освоил, а сейчас подрывники больше всех нужны, для них наступает горячая пора: выходят на большую железнодорожную магистраль! Ким уже заранее довольно улыбался, представляя себе, какой это будет грандиознейший фейерверк. Как же он мог остаться в стороне от такого дела?!

И вдруг по пути к Василию Демьяновичу его окликнул и поманил к себе пальцем Овечка, комендант отряда, бывший директор пищепрома в Городке, коротконогий и тучный от сердечной болезни старик с шарообразной шапкой белых, как овечья шерсть, волос, за что и получил у партизан такое прозвище.

Овечка стоял возле комендантского шалаша со своей постоянной улыбочкой на розовом, как у младенца, лице и постоянной трубкой во рту. Говорили, что он вынимает ее изо рта и сует в карман только в том случае, когда надо отвести куда-нибудь подальше от штаба предателя или мародера, чтобы собственноручно привести в исполнение смертный приговор.

Помахав какой-то бумагой, Овечка сказал, что вот прочел только что полученный в штабе список личного состава комендантского взвода и очень рад, что теперь под его началом будет такой молодой и отважный боец, как Ким, а то раньше были только одни старики да инвалиды.

— Шутите все, — сказал Ким, недолюбливавший Овечку за его шуточки и смешки.

— А ты возьми глаза в руки да и прочти! — Овечка сунул ему бумагу.

Ким проглядел список, нашел себя в самом конце его, пробурчал: «Что за ерунда!» — и пошел дальше, не сомневаясь, что произошло какое-то недоразумение и он его сейчас легко уладит.

Василий Демьянович, уединившись за кустами, сидел на перетащенном сюда столике и заполнял в толстой конторской книге новую страничку журнала боевых действий отряда, который он, какой бы ни был недосуг, вел изо дня в день, рассчитывая, что это пригодится для истории.

Ким постоял за его согнутой спиной, ожидая, пока он закончит фразу и оглянется. И Василий Демьянович, поставив точку, оглянулся:

— Что скажешь?