Чудесный шар

Тайная канцелярия предпочитала забирать людей так, чтобы они исчезали неведомо как и куда. Недаром же Ахлестов караулил Ракитина поздно вечером, на улице, а не пришел к нему в дом. Крик испуганного Пустозвона расстроил планы сыщика.

Из дома Марковых выбежал Яким, дремавший в передней в ожидании Ракитина. Увидев, что на Дмитрия нападают, он бросился на помощь. Первым в ночных сумерках подвернулся ему Ахлестов. Яким мигом подмял слабосильного фискала, вцепился ему в волосы и, ударяя кулаком по лицу, приговаривал:

– Je vous aime, monsier! Bitte, trinken![53]

Ахлестов отчаянно крутил головой, но пятерня Якима крепко засела в его жестких лохматых волосах.

– «Слово и дело»! – пронзительно закричал сыщик.

Испуганный Яким бросил противника. Ахлестов поднялся, тяжело дыша. Из разбитой губы его капала кровь.

– Вы де сья… сьянс академии адъ… адъюнкт Дмитрий Ракитин? – запинаясь, спросил сыщик.

– Я. Что тебе нужно?

– По указу Тайной розыскных дел ее императорского величества канцелярии вы арестованы!

– За что? – в недоумении спросил Дмитрий.

Кенигсбергская история почти годовой давности совсем вылетела у него из головы, и Ракитин никак не мог подумать, что его берут по оговору Зубарева.

– За что? – повторил сыщик. – Начальство про то знает. Повиноваться надо, а не в драку вступать.

Якима била мелкая дрожь.

– Батюшки, что же сразу не сказали?! – бормотал он заплетающимся языком. – Я думал – воры…

– А ты, н-немец, за увечье ответишь! – прохрипел Ахлестов.

Дмитрий, опомнившись, шагнул вперед.

– Где у вас доказательство?

– Читайте! – Хромой достал из-за пазухи бумагу с сургучной печатью.

Пустозвон ударил огнивом по кремню, зажег трут. При слабом свете пламени Дмитрий разглядел: «РАКИТИН…»

– Ведите, – упавшим голосом сказал Дмитрий.

Он вдруг догадался, что причиной ареста может быть только его причастность к зубаревскому делу. Ведь другой вины за ним не было.

Правда, он никакого участия в заговоре не принимал, но для Тайной канцелярии достаточно было и того, что он слушал мятежные речи и не донес о том. Дмитрия охватило позднее раскаяние в том, что он слишком легко отнесся к дядиным страхам и не принял никаких мер на случай открытия заговора. Но что толку в его раскаянии?..

– Митрий Иваныч… Да за что же?.. – И вдруг Яким сказал фискалу неожиданно окрепшим голосом: – Забирайте тогда заодно и меня!

– Тебя брать не ведено, – сердито огрызнулся Ахлестов. – Да ты не беспокойся, надо будет – на дне моря сыщем.

Яким прибежал в дом, поднял всех на ноги.

– Сам погиб и нас погубил… – простонал Марков. Он-то сразу понял причину несчастья.

Старик, еле волоча сразу одеревеневшие ноги, побрел в столовую с твердым решением – уничтожить злосчастное письмо, перепрятанное уже не раз. Добравшись до царского портрета, в раме которого было скрыто письмо, он зашатался и без памяти упал на пол.

Сыщики вышли на Неву и повели Ракитина вверх по набережной. Из-за туч выплыла полная луна и озарила окрестность. На пустыре ночной сторож развел костер, и колеблющееся пламя освещало фигуру неподвижно сидевшего человека. Картина ночного города дышала спокойствием, но не было покоя в душе Дмитрия.

Молодой ученый вспомнил, как в амстердамских трактирах открыто обсуждались политические вопросы. Собеседники в пылу спора высказывали очень резкие суждения, порицали всю систему государственного правления.

«Попробовали бы они сказать у нас в кабаке десятую долю того, что там говорилось…»

Вдали зачернела Петропавловская крепость. Все стало ясно Ракитину.

«Я теперь важная персона, – горько усмехнулся он. – Место мне только в Петропавловке…»

Дмитрий не ошибся. Тропой, проложенной по невскому льду, его привели к воротам крепости. Вскоре за ним захлопнулась тяжелая дверь камеры. Звякнул замок, Дмитрия окружили тишина и тьма…

Утром в кудрявых волосах Ракитина заблестели серебристые нити седины.

Глава четвертая Допрос

Целую неделю просидел Дмитрий в одиночке Трубецкого бастиона, прежде чем его вызвали на допрос.

Ракитин вошел в следственную камеру. За большим столом сидел судья с острой лисьей мордочкой и живыми глазами. В глубине комнаты на другом столе были разложены плети, клещи с присохшими окровавленными волосами. У печи стояла жаровня с тлеющими углями. Противно пахло паленым мясом. Здесь только что кого-то пытали.

– Де сианс академии адъюнкт Дмитрий Иванов сын Ракитин? – спросил судья.

Ракитин кивнул головой. Во рту у него было сухо. Судья строго смотрел ему в глаза.

– Имеете, сударь, отвечать на допросе, как отцу духовному на исповеди, – по чистой правде-совести.

Через низенькую дверь за спиной судьи вошел плечистый чернобородый мужик и начал перебирать орудия пытки.

– А, Жук! На смену Колобкову?

– Так точно, ваше высокородие! Вы его тут замаяли, Колобкова-то, – с грубоватой фамильярностью привычного человека ответил Жук.

Дмитрий узнал одного из сыщиков, что арестовали его в ту памятную ночь. Руки и ноги Ракитина ослабели, липкий пот струйками покатился по лицу.

– Сомлел, – деловито заметил судья секретарю, худенькому горбатому старику.

Дмитрий опомнился.

– Можете отвечать?

– Да…