Чудище, или Одна сплошная рыжая беда

Последнюю он не нашел, друзья помогать отказались, родни у парня не было… Вот так и оказался двадцати четырехлетний парень на улице. Чтобы снять временное жилье, нужны были деньги, а чтобы их заработать, нужны были документы. А их просто так не восстановить, нужно было хотя бы свидетельство о рождении, которого, естественно, тоже не было.

Короче, лето Кир еще продержался. А вот с наступлением холодов возникли проблемы. Болезнь не давала работать, местная гопота заметно подгадила, накинувшись толпой, и парень уже сдался окончательно, но тут на горизонте замаячила тощая девчонка с веснушками и красными от слез глазами, но полная какой-то мрачной решимости.

Заставила я его тогда встать лишь одной фразой, но после долгих, упорных, и напрасных уговоров. И звучала она как «а ты жить хочешь?».

Он согласился. Десять дней мы жили, как чужие. Он отсыпался, отъедался, медленно, но верно шел на поправку, но оставался все таким же хмурым и неразговорчивым. А я… я разрывалась между школой, подработкой и больницей, где в крохотной палате медленно, но верно угасала моя мама.

Конец всему наступил через десять дней. Меня выдернули с уроков, отвели к директрисе, и уже там сообщили шокирующую новость. Я ждала ее, подготавливала себя, боролась с негативными мыслями, пыталась успокоиться… И все равно оказалась не готова.

Домой я тогда ввалилась далеко за полночь, грязная, пьяная, находившаяся на грани истерики. Помню, как упала прямо в прихожей и, не включая свет, хохотала сквозь слезы, то и дело прикладываясь к бутылке дешевого отвратительного портвейна. Никогда не встречающий меня Кирилл тогда первый раз вышел из выделенной ему комнаты. Бледный, уставший, в старой, но чистой футболке и серых спортивных штанах, с загипсованной рукой, он молча смотрел на меня. А потом…

Просто подошел, сел на корточки и обнял. И я, сопротивляясь по началу, тщетно пытаясь его оттолкнуть, вскоре уже судорожно рыдала у него на плече, высказывая всю ту боль, что накопилась. Вот так вот глупо и недальновидно, в объятиях незнакомого мне человека, ставшего безумно родным за непозволительно короткое время.

Наверное, именно тогда мы с Кириллом поняли, что поодиночке нам не выжить. И что за свою жизнь надо бороться — если хотя бы ни ради себя, то ради друг друга.

Как я уже говорила, через месяц Кир сходил в мою школу, и больше вопросов о звонке в органы опеки не возникало. Совсем скоро парень оправился, поднял свои армейские связи, активно взялся за дело, через пару лет открыл свой бизнес и в итоге стал тем, кем был сейчас. Одним из сильнейших мира сего, с нерушимой репутацией, идущей далеко впереди него. Имя моего дяди, Кирилла Громова, он так и не сменил. Вова Олейников, худой нескладный парень, здорово побитый жизнью, умер там, в шалаше на крыше многоэтажки, много лет тому назад. А я же…

Я так и не поняла, что же мною двигало, когда я решила привести в дом абсолютно незнакомого мне человека: глупый поступок убитого горем подростка, которому уже нечего терять; или же последняя попытка отчаянной девушки, желающей во чтобы то ни стало выбраться из той трясины, в которую она угодил не по своей вине.

Так или иначе, о своем поступке я не жалела. Никогда.

— Идем? — негромко позвал меня Кирилл, вырывая из воспоминаний. Впрочем, готова поспорить на что угодно, он сам сейчас вспоминал наше общее с ним прошлое.

— Угу, — отозвалась я и, бросив прощальный взгляд на мамину фотографию, вышла следом за Громовым.

Пока, мам. Я буду по тебе очень скучать. И приеду еще раз. Обещаю!

Добравшись до внедорожника, на котором только и можно было пробраться в эту часть кладбища, я привалилась спиной к теплому, нагретому солнцем металлу и закурила, щуря глаза на безоблачное небо. Настроение, с утра упавшее на нет, медленно, но верно начинало подниматься.

— Ки-и-ир, — негромко позвала, косясь на курившего рядом мужчину.

— Что, Рыж? — откликнулся мой личный бомжик, которого бы я под страхом смерти не стала бы так величать в присутствии свидетелей. Об этой стороне его насыщенной на события жизни не знала ни единая живая душа. И не узнает — вредить самому дорогому для меня мужчине я не стану сама и не позволю это сделать никому другому. А кто попробует возразить, того я тихо закопаю и так же тихо отпраздную… И мне ничего за это не будет!

— Татуировку хочу, — негромко вздохнула я, выдав на одобрение народа свою давнюю мечту.

«Народ» одобрил, невозмутимо пожав плечами:

— Хочешь? Поехали, сделаем.

Я со счастливым визгом повисла на шее улыбающегося Громова. Все-таки как хорошо, что он приехал!

Для начала мы заехали перекусить. Желудок жалобно урчал на радость посмеивающемуся Киру и к стыду медленно краснеющей меня. Но как оказалось, Громов и сам был не прочь подкрепиться, так что, едва мы въехал в город, мужчина припарковался… у первой попавшейся приличной столовой. Естественно, вид шикарного «Линкольна» ввел прохожих в ступор, а присутствие его не менее шикарного водителя в небольшом, но уютном помещении и вовсе показал эффект разорвавшейся бомбы!