И меня просто притянули к груди, уткнув носом в надежное плечо.
Не выдержав, я позорно разревелась.
— Моя машина, — жалобно всхлипнула, чувствуя, как под щекой быстро намокает свитер Богдана. — Моя!
А он просто молча гладил меня по голове. Вот так просто, сидя почти в полной темноте, ничего не спрашивая и не обещая. Просто давая понять, что он рядом и никуда не уйдет, пока я не приду в себя. И это была лучшая поддержка из всех возможных.
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я начала успокаиваться. Сама от себя такого не ожидала, честно. Я бы многое могла выдержать: оскорбление, угрозы, даже рукоприкладство… Но вредительство моего малыша стало ударом ниже пояса.
Почти полноценная истерика медленно, но верно сошла на нет. Но до того, как мне стало неловко, Богдан осторожно так произнес:
— Ань, я, конечно, могу и ошибаться… Но кажется, мое ухо сейчас нагло обжевывают.
Не выдержав, я хрюкнула.
Отстранившись от парня, вытерла слезы ладошкой и, нашарив в темноте пульт, пощелкала кнопкой. Висевший над головой шар, заменяющий люстру, послушно загорелся и закрутился, разукрашивая комнату синими и зелеными пятнами, лениво ползущими по кругу. Стало уже не так темно, но еще и не ярко — самое оно.
На плече Богдана, воровато оглядываясь, замерла стоящая на задних лапках Ни-ни.
— Она у меня в капюшоне сидела, — шмыгнула я носом, вытирая щеки рукавом толстовки за неимением платка. — Паразитка.
— Да мне не жалко, — улыбнулся парень, поглаживая белку, застигнутую на месте преступления. И вдруг невозмутимо так спросил, не заостряя особого внимания. — А почему тебе так дорога именно эта машина?
Хорошо хоть не сказал, что «это всего лишь машина». Другие бы так и сделали. Но это же Богдан. Всегда тактичный и всегда понимающий. И именно поэтому я и ответила, снова сделав приличный глоток мартини и тяжело вздохнув:
— Мне ее Кир подарил. Я же в двенадцати лет начала подрабатывать. Половину денег отдавала маме, половину откладывала на свою мечту. Все девчонки в моем возрасти на туфли и косметику копили, а я… Ну как обычно. А после смерти мамы оказалось, что она ни копейки из моих денег не потратила. Так что к пятнадцати годам уже накопилась приличная сумма, но когда Кириллу понадобилась помощь, я ее отдала. И ни пожалела ни разу. А в честь окончания школы, Кир, он… отдал долг, о котором я уже забыла. И тогда мы поехали и взяли мою ласточку.
— Почему именно ее? — спокойный, ровный, даже какой-то задумчивый тон. — Громов мог себе позволить и новую.
— Мог, — пожала плечами, стягивая толстовку с плеч. Закинула ее на спинку кровати и снова прислонилась к стенке, согнув колени и устраивая на них руки. И усмехнулась. — Я настояла. Когда увидела ее в первый раз, просто влюбилась. И меня даже не становило ее слегка уставшее состояние. Кир не возражал. Мы делали ее вместе, понимаешь? Я зарабатывала на запчасти, Кирилл периодически добавлял недостающую сумму, а потом где-то в сервисе, где-то сами, но потихоньку мы привели ее в божеский вид. Подвеску, коробку, салон, кузов… Даже двигатель поменяли! Мне всегда грело душу то, что это моя собственная машина. Не подаренная богатыми родителями игрушка, а настоящее надежное авто. На мои деньги купленное, моими руками сделанное. А теперь какая-то сука своими кривыми лапами взяла и…
И я замолчала, не став договаривать. Описать все то, что я чувствовала на данный момент, было просто невозможно. По крайней мере, цензурными словами!
Не уверена, что Богдан поймет. Но мне моя машина была реально дорога до безумия.
После моего восемнадцатилетия Кирилл появлялся в моей жизни достаточно редко. Чаще, конечно, чем сейчас, но все-таки. И каждый раз в эти дни мы с ним пропадали в гараже, доводя до ума моего малыша. Смеялись, шутили, делились новостями, рассказывали друг другу все, что произошло за время, пока не виделись. Попутно роняя детали друг другу на ноги, перекидываясь инструментами и вымазываясь с ног до головы машинной смазкой и маслом. Возвращались домой всегда поздно, грязные, пропахшие потом и бензином, уставшие, но счастливые…
— Она для тебя больше, чем машина, — негромко подвел итог Богдан.
— Именно, — усмехнулась и, сделав глоток, с трудом поднялась на ногу. — Пойдем, покурим?
Полонский встал и, положив протестующую момонгу в ее клетку, вышел вслед за мной на балкон, не став, видимо из солидарности, надевать теплые тапки. Кофту я не надела принципиально — в голове прилично шумело и мне стоило хоть чуток проветриться.
Позориться перед Богданом еще больше, заливая его пьяными слезами и перегружая потоком информации на тему, какой Исаев козел на самом деле, мне хотелось меньше всего.
Осенний вечерний холод мигом выдул всю дурь из головы, и замерзнуть я успела даже быстрей, чем протрезвела! Да, чет с легким нудизмом моя подвыпившая светлость явно перестаралась…