Чудное мгновенье. Дневник музы Пушкина

Виноват, сто раз виноват перед тобою, любезный и дорогой мой Александр Сергеевич, не отвечая три месяца на твое неожиданное и приятнейшее письмо, излагать причины моего молчания и не нужно, и излишнее, лень моя главною тому причиною, и ты знаешь, что она никогда не переменится, хотя Анна Петровна ужасно как моет за это выражение мою грешную головушку. Но, невзирая на твое хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь в тупик в некоторых вещах и, во-первых, в ответе к тебе. Но сделай милость, не давай воли своему воображению и не делай общею моей неодолимой лени, скромность моя и молчание в некоторых случаях могут быть вместе с обвинителями и защитниками ее; я тебе похвалюсь, что благодаря этой же лени я постояннее всех Амадисов¹ и польских и русских, итак, одна трудность перемены и переноски своей привязанности составляет мою добродетель, следовательно, говорит Анна Петровна, немного стоит добродетель ваша! А она соблюдает молчание, – <Керн:> Молчание знак согласья. – <Родзянко:> И справедливо. Скажи, пожалуй, что вздумалось тебе так клепать на меня, за какие проказы? – за какие шалости? – но довольно, пора говорить о литературе с тобою, нашим Корифеем. – <Керн:> Ей-богу, он ничего не хочет и не намерен вам сказать! насилу упросила! – Если б вы знали, чего мне это стоило! – <Родзянко.-> Самой безделки; придвинуть стул, дать перо и бумагу и сказать: пишите. – <Керн:> Да спросите, сколько раз повторить это должно было! – <Родзянко:> Repetitia est mater studiorum. Зачем не во всем требуют уроков, а еще более повторений, жалуюсь тебе, как новому Оберону², отсутствующий, ты имеешь гораздо более влияния на ее, нежели я со всем моим присутствием, письмо твое меня гораздо более поддерживает, нежели все мое красноречие. – <Керн.-> Je vous proteste qu’il n’est pas dans mes fors! – <Родзянко.-> А чья вина? – вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем, снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал, тогда можно было извиниться молодостию и неопытностию, а теперь чем? – ради бога, будь посредником! – <Керн:> Ей-богу, я этих строк не читала! – <Родзянко:> Но заставила их прочесть себе 10 раз. – <Керн.-> Право, не 10.– <Родзянко.> А 9 – еще солгал. Пусть так, тем-то Анна Петровна и очаровательнее, что, со всем умом и чувствительностию [светской] образованной женщины, она изобилует такими детскими хитростями – но прощай, люблю тебя, и удивляюсь твоему гению, и восклицаю:

О, Пушкин, мот и расточитель
Даров поэзии святой
И молодежи удалой
Гиерофант и просветитель,
Любезный женщинам творец,
Певец [бр<одяг>] разбойников, Цыганов,
Повторение – мать учения (лат.).
Уверяю вас, что он не в плену у меня! (фр.)
Безумцев, рыцарей, Русланов,
Скажи, чего ты не певец.

Моя поэма Чупка скончалась на тех отрывках, что я тебе читал, а две новые сатиры пошлю вскорости напечатать.

Аркадий Родзянко.

<А. П. Керн>

Вчера он был вдохновен мною! и написал – Сатиру – на меня. Если позволите, я вам ее сообщу.

Стихи насчет известного примирения.

Соч. Аркадий Родзянко сию минуту.

«Поверьте, толки все рассудка
Была одна дурная шутка.
Хвостов <в> лирических певцах;
Вы не притворно

рассердились,Со мной нарочно согласились,
И кто, кто? – я же в дураках.

И дельно; в век наш греховодный

Я вздумал нравственность читать:
И совершенство посевать
В душе к небесному холодной;
Что ж мне за все советы?
– Ах! Жена, муж, оба с мировою
Смеются под нос надо мною:
«Прощайте, будьте в дураках!»

NB: Эти стихи сочинены после благоразумнейших дружеских советов, и это было его желание, чтоб я их здесь переписала.

Пушкин – А. П. Керн

25 июля 1825 г. Михайловское

Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы – легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.