Чудны дела твои, Господи!

– Да ладно, – стаскивая один о другой хлюпающие ботинки, проворчал Андрей Ильич, – видишь, зима началась! У печки надо греться, а не на холоде ушами трясти.

И пошел на кухню. На чистых половиках за ним оставались мокрые темные следы.

– Где ты был-то? – первым делом спросила Юлька. – Мы тебя полдня ждем!

Щеки у нее горели, как будто от температуры. В большой эмалированной кастрюле она обеими руками что-то месила. Боголюбов подошел и заглянул.

– Куда ты лезешь? Куртку сначала сними, у меня все стерильно!

– Нет, а что происходит?

– Тесто происходит, – объяснила Юлька и тыльной стороной ладони откинула волосы со лба. – Меня Лера заставила. Сказала, что уха без водки и расстегаев – не уха. Водку Саша принес, – добавила она, как будто хвастаясь Сашей. – Вон в холодильнике. А это будущие расстегаи.

В гостиной круглый стол был накрыт камчатной скатертью, в центре композиция «Медведь на воеводстве». Лера пыталась втиснуть в подсвечники толстые свечи. У нее никак не получалось, воск крошился, мелкие белые стружки сыпались на темный комод. Боголюбов подошел, взял у нее свечу и засунул в бронзовую чашку подсвечника.

– Спасибо, – сказала Лера смирненьким голосочком. Глаза она уставила в пол.

– Не за что, – передразнил ее Боголюбов.

В спальне было очень холодно – створка окна настежь – и кругом идеальный уютный порядок, который удавался только Лере. Боголюбов плюхнулся на кровать с шишечками, стянул носки и вдруг вспомнил, что ночью ему приснился сон, и он даже думал, что это очень важный для всей дальнейшей жизни сон и нужно было непременно к нему вернуться, а он не вернулся.

Забыл.

Забыл, а теперь вот вспомнил.

– Лера! – крикнул Боголюбов и прислушался. – Лерка!

Она появился в дверях. Глаза по-прежнему долу.

Из-за того, что он ее позвал и она явилась, из-за того, что вспомнил сон, из-за того, что в руке у него были мокрые носки, он спросил совсем не то, что собирался:

– Что здесь происходит? Водка, расстегаи! Где Саша? Мне нужно с ним поговорить.

– Саша ушел к Модесту Петровичу, – все тем же тоном смиренницы сообщила Лера. – Позвать его на уху. Он сказал, раз рыба общая, значит, и уха общая.

– Он не придет.

– Почему ты так думаешь?..

– Я сейчас был у Сперанского, помнишь, я тебе рассказывал? – И Боголюбов почесал одну ногу о другую. Он был так смущен и растерян, что вот даже чесался, как обезьяна. – Я еще в первый раз видел эту картину! И не сообразил. А сообразил только сегодня.

Лера подошла и забрала у него мокрые носки.

– Что ты сообразил?

Боголюбов неловко слез с кровати и оказался с бывшей женой нос к носу.

– Издалека долго, – распевала на кухне Юлька, – течет река Волга. Течет река Волга, конца и края нет…

Боголюбов взял бывшую жену за уши и поцеловал.

В последний раз они целовались с чувством давным-давно, задолго до того, как он назвал ее новые карьерные устремления «маразмом». Вчерашний поцелуй в буфете меблированных комнат не в счет. После «маразма» целоваться они перестали. С сексом было проще – в конце концов он свелся к привычным, почти гимнастическим упражнениям, а потом и вовсе иссяк, конечно. А потом суп с котом – они развелись.

Лера закрыла глаза, обняла его за шею, и от ее объятий ему стало почему-то прохладно и приятно. В выстуженной комнате Боголюбову было очень жарко.

Должно быть, у него, как и у Юльки, внезапно поднялась температура.

Должно быть, он простудился из-за того, что в разгар весны пошел снег и завалил все вокруг.

Должно быть, на самом деле конец света близок.

Боголюбов прижал бывшую жену к себе так, что она не могла ни шевелиться, ни дышать. Он часто прижимал ее к себе как будто из последних сил, как будто от этого зависело, что будет с ними дальше – не столько в светлом будущем, сколько через несколько минут. Когда он целовался с ней, светлое будущее его не интересовало.

…Лера приехала к нему проконсультироваться. Она писала сценарий, кажется про оборону Севастополя, а он всю жизнь занимался военной историей. Она была очень собранная, сдержанная, спину держала чрезвычайно прямо, на консультанта ни разу не взглянула, а он смотрел во все глаза, просто оторваться не мог. Она явилась из другого мира – телевидения, звезд, кинофестивалей, красных дорожек и Никиты Михалкова, по крайней мере Боголюбов именно так себе представлял ее мир. Он тогда понятия не имел, что нет в ее жизни никаких красных дорожек и звезд, а есть только ежедневное, с утра до ночи, сидение за компьютером в крохотной и вечно продуваемой сквозняками комнатке с окнами на Яузу и с единственной заботой – выдать «материал» в срок. Именно в этой угловой комнатке они в первый раз поцеловались по-настоящему и Боголюбов изо всех сил прижал ее к себе. Тогда, как и сейчас, ему стало так жарко, что взмокла шея и тяжелым румянцем налились щеки. Он краснел на манер Петрушки из детской сказки, как только начинал с ней целоваться!..

Тогда, поцеловавшись с ним немного, она очень строго и решительно сказала: «Прекрати, так нельзя!» – и попыталась освободиться. Боголюбов еще сильнее прижал ее к себе, и они целовались безостановочно, кажется, трое суток.