Чудные зерна: сибирские сказы

Но Никитка не отходит, просит, чего хошь предлагает. Охотнички не устояли, заломили деньгу порядочную. Никитка не перечил. Сговорился с приезжим мужиком, запродал ему свою избёнку со всей рухлядью и деньжата, что от лекаря привёз, добавил, ну и отдал все охотничкам, будь они неладны.

Увёз Никитка к себе медведицу с медвежонком. А люди переглядываются: совсем спятил. Послали досмотрщиков. Всю ночь у Никитки в окнах свет горел да стук из избы доносился, вроде мастерил что-то. Утром увидели все — Никитка два гроба для медведей сделал, и волосы его, что черными кудрями до плеч свисали, словно серебром подернулись. Схоронил он медведицу с медвежонком, взял котомку, перекинул через плечо и подался в тайгу. Вернулся на полянку, обошёл ель три раза. Глянь, на полянке тот же терем стоят, только у крыльца зайчата сидят, лапками глаза прикрыли, плачут. Заглянул Никита в терем — в нем пусто, холодно. Склонил голову, подошел к ели. А та махнула веточками, и почудилось ему, вроде кто шепчет на ухо:

— Не кручинься, Никитушка. Помочь твоему горю можно. Сорви с меня две шишки — одну большую, другую маленькую, кинь в сторону села, сам обойди меня четыре раза.

Но тут вспомнил Никитка слова медведицы: «Кто четвёртый раз ель обойдет — медведем обернётся и не сможет среди людей жить». Однако не стал раздумывать, всё исполнил, как ель указала. Сорвал шишки, кинул в сторону села, обошел ель четыре раза и обернулся медведем…

А тот мужик, что в Никиткин дом переехал, узнал что рядом медведи похоронены, решил с них шкуры содрать — все польза. В помощь соседей позвал.

Разрыли яму-то и обмерли. В ней женщина с мальчонкой похоронены…

Тут шум поднялся, урядник прибежал, власти понаехали — иск учинить хотели. Да утром женщина с мальчонкой исчезли — вроде как их и не было. А на том месте только две шишки и нашли: одну большую, другую маленькую.

Так всё и кончилось. А в соседней деревне женщина с мальчонкой появились. Откуда взялась — никто не знает, говорят, из города жить переехали.

С того времени в тайге медведь объявился. Да не простой, не бурый. Шуба у него серебром отливает. Богатая, говорят. У многих глаза на неё разбегались — все хотели медведя добыть. Да только вышло для тех добытчиков худо: кого с переломанными рёбрами в канаве нашли, кого с головой ободранной под кучей хвороста, а кто и вовсе пропал. Опять из волости приезжали — высматривали, выспрашивали. Охотников на поимку медведя снаряжали. Всё без толку.

Старики сказывали, что с тех пор так и повелось: как залютует какой охотник, станет зверя без меры бить; тут его и приберёт к себе Седой Медведь. Его-то с тех пор Седым прозвали. А так — ничего, ходи, гуляй по тайге. Девчат ведь никто не трогает. Правда, встречали они в тех местах парня красивого, но сколь ни звали, не подходил он к ним. Махнет лишь рукой — идите, мол, собирайте грибы, ягоды.

Старики поговаривали, что он это и был — Седой Медведь.

Еремеево слово

Через тайгу речушка в Обь пробивается — Тоя, в деревенька на ней — Тойская. Кержаки церковь поставили, а потом монастырь основали — Тоя-Монастырской деревню прозвали. В ней старик Еремей Стоеросов жил Летом землю пахал, зимой короба да корзины плёл. Напилит с осени чурбаков сосновых, по годовому кольцу тонкой лентой дранки наколет, в кипятке подержит, ну и плетёт, Занятие это у нас каждому с малых лет знакомое, только Еремей по-разному плёл: для клубники — ведёрком высоким, для малины — коробком мелким, корзина и в руках удобна, и для глаз загляденье.

Бабы да девки за его работою шибко охотились. А ребятишки вовсе у него пропадали — балагуром слыл, сказочником. Смолоду помотала его судьба по свету: в Барабе (Барабинская степь) у татарина овец, пас, за золотом по Алтаю бродил, довелось и ямщиком по тракту кататься, а в городе большом даже в хоре соборном пел. Начнет рассказывать о том, где бывал, что видал, что от людей знающих слыхивал — вечера не хватало.

Мать какого-нибудь мальчонки придет, зашумит:

— Байки слушает, а поутру не добудишься!

Но другие на неё зашикают:

— Бери, тётка, мальца своего, да нам не мешай!

Баба замолчит. Постоит, постоит, да присядет в уголке:

— Эвон, как складно сказывает!

На другой вечер сама придет, соседку да мужа с собою приведет — народу пол-избы набивалось. Верили аль нет, всё же к Еремею всегда с интересом ходили.

А то соберутся одни мужики: кто медовуху с собой прихватит, кто сальца кусок — угостят друг друга, потом табачок смолят и толкуют меж собой про хлеб да пашню, про жизнь таёжную. Зимой такие посиделки частенько устраивали, а иной раз и летом Еремеевы байки захотят послушать. Старик руками разводил поперву:

— Да занятны ли они вам?! Но мужики в один голос:

— К слову твоему завсегда с уважением, потому как в нем суть наша — мужицкая.

Старику-то лестно — с тех пор и мужикам свои сказки сказывал.

Только однажды сидели так же вот, а с ними Оська Рябов, Рябок по прозвищу. В деревне его недолюбливали — завистливый был и душой ко всему поперёк: увидит на вечёрке — девка парня плясать позовёт, он на смех поднимает: