Чудный мальчик

Надивился, нахохотался над царевной народ, мало-помалу каждый оставил её, а она идёт, всё идёт своим путём-дорогою, дошла до Свиных Закуток и чуть не бегом к избушке своей бедной мамки бросилась. Вбежала она в избушку, видит, лежит её мамка без памяти. В три ручья у царевны слёзы брызнули. Бросилась она к постели, приставила к губам мамки сткляницу, и выпила мамка всё зелье целебное, выпила, вздохнула глубоко, вздохнувши, опомнилась. Встала с постели, оглядела царевну, признала её, к ней кинулась. Целует она её, целует руки её, глядит на неё, не насмотрится, только слёзы застилают её глаза старые, мешают смотреть.

— Дорогая моя, — говорит, — родная, ненаглядная, не чаяла, не гадала больше я видеть тебя, всё моё сердце встосковалося по тебе, моя звёздочка радостная. — И теперь только мамка разглядела-увидела, во что царевна наряжена. Всплеснула она руками, удивилася. Стала царевна ей всё рассказывать, рассказала царевна, а мамка пригорюнилась.

— Вскормила-вспоила я тебя, — говорит она, — дитя моё милое, забыла я тебе одно указать: не бойся ты, не страшись ни хулы, ни людского говору, не бойся насмешки-издёвки злой, а бойся ты своей совести, своего судьи сердечного, неподкупного!

А царевна свою милую мамку и слушает, и не слушает, всё у ней в сердце от радости прыгает; словно на волнах великого счастья всю качает её, убаюкивает, словно десять лет с белых плеч у неё свалилося, и стала она ребёнком маленьким, так ей смеяться, играть и прыгать хочется. — Посидела она у мамки, с нею простилася, за ворота её мамка вывела. А у ворот толпой стоит народ, втихомолку гудит-шушукает. Как только царевна из ворот показалася, все сняли шапки, упали ниц, до земли поклонилися. — Узнал народ, зачем пришла царевна к мамке своей больной, немощной, узнал, зачем она в шутовской наряд нарядилася: ведь от народа ничего не скроется; вспомнил народ всё добро, что царевна ему делала, и ему жаль и досадно стало на себя.

А царевна пошла назад своим путём-дорогою, и вся толпа за ней без шапок молча идёт. Не успела царевна и полдороги пройти, как летят, скачут вершники-приспешники, в золотые трубы трубят. Едет сам царь в колымаге с царицею. Поравнялись они с царевной, колымага остановилася. Вышел из неё царь, навстречу царевне идёт, к ней дрожащие руки протягивает.

— Спасибо тебе, — говорит, — моя родная дочь, что ты не забыла долгу-совести, что ты свою старую, добрую мамку в смертной беде не оставила. А вот тебе, дорогая моя, и жених, коли тебе он люб и по сердцу: просит он руки твоей, тебя сватает. Коли любишь, скажи, а не любишь, откажи ему.

Оглянулася царевна, и теперь только заметила, что стоит в стороне королевич Алексей, стоит, глаза в землю опустил и ждёт ответа, словно вести о жизни и смерти своей. Вспыхнула царевна, вся зарделася, ничего не сказала она, только протянула ручку свою к Алексею королевичу.

Схватил эту ручку Алексей, крепко поцеловал её, себя от радости не помнючи, потом взглянул на царевну, и глаза их встретились, и показалось царевне, что в этих глазах тихим светом светится всё, что есть на свете дорогого и радостного.

А царь их за руки берёт, к колымаге ведёт; садятся они в колымагу и едут в обратный путь. А народ гудит-ревёт:

— Да здравствует, — кричит он, — наша добрая царевна на многие лета, да здравствует её суженый, королевич Алексей!