Чудо

– Ну, что перед тобой Бог? И именно Иегова?

– Да он сам сказал, – молвил Петренко радостно. – Я Бог. Тут не ошибешься.

– Ты раньше часто богов видел?

– Ни разу. Впервые, стало быть.

– Как же ты их различаешь, я не пойму? Почему это был, например, не Христос?

– Да ну, Христос. Неужели я бы не отличил? Егова совсем не такой. – Петренко повел ладонь вверх, как бы показывая движение стоящего на его ладони. – Он многоликий, светящийся, и голос у него как гром.

Я призадумался.

– Ты же православный, – говорю.

– Ну, конечно.

– Так знаешь, наверное, что твои слова богохульство?

– Почему?

– Бог триедин. И нет отдельно Иеговы или Христа. Может, ты еще Святого Духа видел?

– Может быть, – растерявшись, сказал Петренко.

– И то, что ты говоришь про Бога, что он многоликий, – это страшный грех. Нельзя самому трактовать Библию.

– Так я ж, – заволновался рядовой. – Я ж сам видел. Ну своими глазами же.

– Мало ли что ты видел. Церковь думает, что ты видел Сатану и поддался его искушениям. И поверил в него. Тебя, знаешь ли, хотят отлучить от церкви.

– Как это?! – почти закончил Петренко. – Я же! Я Богом клянусь!

– Подожди, не горячись. Лучше скажи, ты видел Дунаева на посту. И что он делал?

– Ну да. Дунаев. Я иду обратно, темно. Вижу, рядовой Дунаев мне навстречу идет, а не должен же. Он должен был на посту быть.

– И?

– Подходит ко мне и говорит как-то…

– Как?

– Как хипноз. Вкрадчиво, то есть.

– Что говорит?

– «Я Егова. Тут мой сын явится». А потом уже он засиял прямо весь, и я увидел, что это не Дунаев.

– А Дунаев где был?

– Шо? Не знаю, – сказал он сначала нерешительно, а потом горячо добавил: – Верьте мне или нет, я все равно скажу. И пусть меня отлучают. Егова вознесся и стал красным весь. Потом он перекрестился трижды и пропал. Я упал от этого и стал молиться. А потом, говорят, что я был без памяти наутро.

Я вздохнул. И попросил увести Петренко. Яснее мне не становилось. Оба бойца явно привирали, но делали это или филигранно, или бездарно. Понять было невозможно. Рассказы были достаточно похожи и достаточно отличались, чтобы не быть заученной легендой. Однако же поверить в них я тоже никак не мог.

А донос, собственно, Преподобный настрочил на командира Кузнецова. Что Кузнецов, оказывается, укрывает в части группу сатанистов. А хуже всего, что он не предает трибуналу богохульника Петренко, которого стоило бы публично расстрелять. Как ни странно, о Дунаеве в доносе не было ни слова.

Поговорив все-таки еще раз с Дунаевым, который все слышал и серьезно задумался о бытии сущего, я отправился к Разлому. Там меня уже ждала Армстронг.

– Екатерина Ивановна, какая приятная встреча!

– Борис Андреевич, – твердо начала Армстронг, – ваше намерение необдуманно.

– Отчего же? Все ваши измерения ничего не выявили. Нет там ни радиации, ни страшного вируса. Чего мне бояться? Вы же ученая, – сказал я игриво. – Али поддались общему настроению?

Екатерина отвела взгляд.

– Борис Андреевич, сегодня мы знаем, что исследователи первых пирамид умерли от грибка. Но сами эти исследователи думали, что им ничего не грозит. Тут нет ничего сверхъестественного, но мы можем чего-то не знать.

Я посмотрел на нее поверх очков.

– А сверхъестественного, говорите, тут нет?

– Что вы имеете в виду? Если говорить строго, то сверхъестественного нет не только здесь. Его нет нигде. Сверхъестественное – это такое понятие, которым мы как раз называем то, чего нет.

– Как растопить ваше сердце, Екатерина Андреевна?

– Наденьте скафандр.

– Нет, моя дорогая, если ваши точнейшие приборы ничего не заметили, остался только один еще не использованный прибор.

– Вы серьезно?

– Абсолютно. Но почему вы так волнуетесь? Если я не ошибаюсь, это все работает так. Вы в лесу, хотите пить и находите пруд. Можно ли испить водицы, думаете вы, и достаете прибор, проверяющий качество воды. Загорается зеленая лампочка, и вы пьете. Или вы прилетаете на планету, где есть атмосфера, но неизвестно, подходит ли она для человека. Опять же – достаете прибор, измеряете, вуаля. Ответ получен. Разве нет?

Армстронг помедлила, а потом начала говорить мягче и с сомнением в голосе:

– Я и моя команда исследовали Разлом, насколько это было возможно за такой короткий срок. Мы погружали зонды на всю глубину, а это в разных местах от четырнадцати до восемнадцати километров. Я не могу гарантировать, что где-то на глубине пяти или девяти километров мы не пропустили какой-нибудь важный слой породы. Там может быть что угодно. Чтобы окончательно убедиться в безопасности, нужны месяцы.

– Но вас ведь беспокоит совсем не это? – спросил я.

Ученая посмотрела мне прямо в глаза, и в них на долю секунды вспыхнул гнев, но явно не на меня, и она отвела взгляд.

– Борис Андреевич, вы всегда были проницательны. Меня беспокоит другое.

– Что же?

– Тревога. Подходя к Разлому, начинаешь чувствовать тревогу. А когда опускаешься вниз, она постепенно нарастает.

– У вас должны быть датчики на этот случай. Такие случаи известны, это какой-то звук, должно быть.