Чудо

Он говорил, что медицина смотрит в будущее лишь с этих позиций. Она всерьез не рассматривает права тех, кто еще не родился. У них вообще нет прав, а раз так, зачем их учитывать. Ведь если бы они заговорили, то сказали бы: сегодня вы – наши родители и прародители – должны пойти на все, чтобы завтра мы были лучше вас. Обратитесь к генетике, дайте нам хотя бы шанс стать сильными, стать гражданами космоса и не бояться сдохнуть в своей спальне, а иметь возможность жить в других мирах, а не только в этом забытом Богом месте по имени Земля.

Есть так много историй, которые Борис Андреевич мне рассказывал, завораживая воображение, меняя все внутри меня. И так много того, что я видел своими глазами. И того, что рассказывали другие. Когда надо, он был весельчаком, когда надо – серьезным. Иногда мне даже казалось, что вот таким должен быть сам Бог. Особенно когда он говорил так: «Реальности нет, Клавдий. У человека просто есть большая необходимость ее создавать каждый миг. Понимаешь? Необходимость». А потом добавлял: «Не надо говорить, что мы выжили как вид и добились так много, потому что у нас есть эта необходимость. Пчелы пока добились того же».

Борис Андреевич открыл здоровый глаз и посмотрел на меня. Сначала спокойно. А потом улыбнулся и снова закрыл глаз, кажется, чтобы не заплакать.

– Значит, она была права. Ты все вспомнил.

По дороге в столицу Борис Андреевич был неразговорчив. Много смотрел на меня украдкой, думая, что я не замечаю. Я старался не отвлекать его от мыслей. Хотел так много обсудить с шефом, но он был еще очень слаб физически, и я не брал на себя инициативу в разговоре, не затрагивал тем, которые могли быть ему неприятны. Из новостей я узнал, что стал невольным участником действий преступной группы. И что меня вызовут на допрос. Это было скверно. И все же я должен отложить на время свои дела.

Я еще не рассказывал, но у меня сложные отношения с моей памятью. Наверное, пока мы едем в машине и за окном один неприглядный пейзаж сменяется другим, а шеф задумчив и молчалив, я могу немного рассказать об этом.

Я не помню себя до пятнадцати лет. О том, что было со мной в детстве, я знаю от госпожи Оберхойзер. Марта сидела у моей постели, когда я проснулся в день своего пятнадцатилетия. Она сидела ровно, положив ногу на ногу, и курила. Очень хорошо помню, что она была в пиджаке со стоячим воротом. Я смотрел на нее молча, не понимая ничего. Это было очень странно, если бы я тогда смог что-то понять. Фактически именно тогда началась моя сознательная история.

Обычно люди рассказывают, что помнят себя с двух-трех лет. И, как правило, первые воспоминания очень расплывчаты. Какие-то образы, слова, действия. Я родился, уже умея все. Я умел говорить, знал, как устроен мир. И, как выяснилось, неплохо разбирался в математике. Единственное, что я не умел – вспомнить, что было вчера, или позавчера, или когда-то раньше. Там было черное пятно.

– Твое имя Клавдий, – были первые слова, которые я помню и которые произнесла Марта.

– Хорошо, – сказал я.

– Что ты помнишь? – спросила Марта, выпустив табачный дым.

– Ничего, – ответил я.

– Умножь тринадцать на тридцать восемь, – попросила она, но это было похоже на приказ.

– Четыреста девяносто четыре, – сказал я, почти не задумываясь.

– Хорошо, – сказала она. – Тебе очень повезло, Клавдий. Ты должен быть очень благодарен своей судьбе.

– Почему?

– Потому что ты перенес очень тяжелую болезнь и, к твоему счастью, смог выжить. Не всем так повезло. Цени это.

– Поэтому я ничего не помню? – спросил я.

– Да, – сказала Марта. – И поэтому я должна тебе рассказать, кто ты. Слушай очень внимательно, повторять я не буду.

Марта затушила сигарету и принялась рассказывать. В ее рассказе не было эмоциональных подробностей, как будто она считала их неважными. Сухие факты и выводы, имевшие отношение к моей дальнейшей судьбе. Я узнал, что родился в семье инженеров, работавших на закрытом оборонном предприятии и живших в научном городке. Мой отец и моя мать погибли в результате несчастного случая от отравления химикатами, когда мне было восемь лет. Из научного городка я был переведен на попечение к своей бабке в областной центр. Она жила одна, и больше моих родственников не нашлось. Поэтому, когда она умерла, я остался полным сиротой еще в тринадцать лет и был определен в детский дом.

Мне было довольно легко смириться со своей судьбой, так как я не знал и не помнил своих родителей. Не помнил бабку и детский дом. Я не знал, как бывает иначе. И все же слова Марты погрузили меня в состояние обреченности. Мне показалось, что меня обокрали, лишив всего, что мне могло быть дорого, но не стало. А я просто спал все это время, не имея возможности вмешаться.

Марта сказала также, что мне осталось наследство от родителей. Приличная сумма денег, которая поможет мне в будущем. А пока я должен делать все, что говорит Марта, потому что она мой официальный опекун. Иногда Марта казалась мне грубой, но я был очень признателен ей за все.

– Мы родственники? – спросил я Марту с надеждой. – Вы моя тетя?