Чудо

Николай промолчал. На этот счет он слышал несколько мнений. Одни говорили, что название слободы произошло от гречки, которую сеяли там со времен Екатерины. Другие утверждали, что при недавних раскопках какого-то слободского кургана археологи обнаружили внутри несколько древнегреческих монет. Но он не стал знакомить главного с этой фантастикой, а бухнул ему же на зло:

– Говорят, что там бывал когда-то Николай Греч…

– Так, так… Греч и Булгарин? – неожиданно оживился главный. – Пушкинские враги? Что ж они потеряли в такой глуши?

– Неизвестно. Может быть, не потеряли, а нашли, – попытался скаламбурить Николай, чувствуя, что глупость про Греча несколько разрядила обстановку в кабинете. – Так что там, с изуверами?

– Страшный суд скоро наступит, слышал? – бесцветно спросил своего подчиненного Альберт Витальевич.

Николай мельком взглянул в глаза своему начальнику. Отметил его опухшие веки и нездоровый цвет лица, подумал некстати: «А ведь помрет скоро. Может, еще быстрее меня…»

– Слышал, – согласился он на всякий случай. – Но нас привлекут как свидетелей…

– Гречанск гудит и стонет, – игнорировал его юмор главный. – Кто-то распускает слухи, что все грешники окаменеют и будут стоять наподобие жены Лота. Что будто бы одна девица уже стоит, но, вопреки ожиданиям, в Пасху воскреснет в новой плоти…

Здесь станок прекратил визжать, потому что точильщик перестал нажимать ногой на педаль и весь обратился в слух.

– Жена Лота – комсомолка? – поинтересовался Николай.

– В каком смысле?

– В смысле окаменевшей девицы. Я про нее спрашиваю.

– Вроде бы.

– Невозможно. Чтобы комсомолка воскресла.

– А ты хотел бы, чтобы она была партийной? – спросил его Альберт. – Ее в партию никто не примет, покуда она неподвижно стоит.

– Я и не подумал…

– В общем, рецидив проклятого прошлого налицо.

– Расстрэлять ее, – сказал вдруг с акцентом косматый точильщик.

– Рано, Ахмет, рано, – не согласился с ним главный редактор.

– Так окаменела она или нет? – потребовал уточнения Николай.

– Конечно, нет, – как можно более убедительно подтвердил главный. – Но дело-то серьезное.

– Серьезное. Для министерства государственной безопасности.

– Ну, министерство там уже разбирается, – уклонился от этой темы Альберт. – Кстати, со вчерашнего дня оно называется Комитетом… Однако нужно и со стороны областной печати дать оценку слухам, разоблачить бабью сплетню, показать старуху-повитуху со всеми ее потрохами! Фельетон, передовица с броской агитационной шапкой… Короче, сам решишь, что лучше.

– Я год не был в отпуске, – напомнил Николай.

– Напишешь про комсомолку и пойдешь. В Минводы тебе путевку сделаем, в санаторий. Там сейчас плюс десять… – И глаза главного наполнились мечтательной медовой влагой.

На секунду он стал сладким, как пряник.

Николай Николаевич вдруг почувствовал, что его хотят закопать. Закопать именно там, в Гречанске, под угольным шлаком, не поставив ни креста, ни обелиска с красной звездой.

– Адрес застывшей есть? – спросил он после короткой паузы.

– А как же, вот… – Главный порылся в ящике письменного стола, вытащив оттуда надкушенное яблоко, старый Георгиевский крест, а потом уже бумажку с адресом, и сунул ее Николаю. – В общем, не мне тебя учить. Все расспросишь. Как ее окрутили, как врать заставили… И сделаешь горячий материал. Может… и там, наверху заметят. – И Альберт бросил мечтательный взгляд на портрет Первого секретаря.

Николай также последовал его взгляду и посмотрел в глаза портрету.

– А что на другой стороне? – пробормотал он вдруг.

– Не понял, – строго сказал Альберт Витальевич.

– Ну там, на другой стороне… Там должен быть еще один портрет!..

Наступила неловкая пауза.

Ахмет крякнул и снова включил свой визжащий станок.

Николай почувствовал, что с похмелья брякнул что-то лишнее.

Не попрощавшись, он вышел в коридор. И Альберт Витальевич понял, что хочет его уволить, давно хотел, как только его увидел.

Он был в общем-то неплохим человеком, этот главный редактор, но, как каждый начальник, рассматривал вверенный ему коллектив в качестве детского конструктора, из которого можно свинтить башенный кран, грузовую машину или игрушечную тачку для перевозки воображаемого угля. Какая-то гайка сюда подходит, а какая-то нет… Артемьев был именно этой неподходящей гайкой. Во-первых, он носил под пиджаком вязаный свитер вместо белой рубашки, а во-вторых… достаточно во-первых!

Хотя в отношении свитера можно было и поспорить.

Сам Альберт Витальевич подражал писателю Константину Симонову. Он увидел однажды его фотографию в «Огоньке»: седой, как лунь, моложавый человек с маленькими усиками над верхней губой сидел за пишущей машинкой, зажав в губах толстую трубку, и что-то такое ваял… Потом, встретив его на писательской конференции в Москве, был поражен его прямой спиной, его несгибаемым позвоночником и понял: перед ним пушкинский денди!.. «Как денди лондонский одет…» Симонов одевался с некоторой продуманной небрежностью, и знаком этой небрежности служил именно свитер.