Чудо

– Срока они мотают, – неожиданно предположил Кондрашов, накладывая себе в блюдечко брусничного варенья. – Что еще в нашей стране можно мотать?

Девица, не удержавшись, прыснула, словно рассыпала горох.

– Шутка, – сказал Михаил Борисович. – Давай, Таня. Расскажи нашему гостю все как есть.

– Было это в первое воскресенье января. Собрались мы с друзьями посидеть, стихи почитать.

– Очень интересно, – согласился Николай, наливая чай в блюдечко. – И какие же это были стихи?

– Жаров. Маяковский. Горький.

– Но потом-то вы не разошлись, – напомнил ей Кондрашов. – «Буревестник», «Советский паспорт»… Этим ведь дело не ограничилось, разве не так?

– Так, – подтвердила девица. – Принесли радиолу и айда танцевать…

– Фокстрот или польку-бабочку? – спросил гость.

– Буги-вуги они танцевали, – со вздохом признался Кондрашов.

– Буги-вуги… – как эхо, повторила девица незнакомое для себя слово.

– Как же я об этом напишу? – пробормотал Николай, откусив кусочек сахара. – Это же тень на весь город… В Гречанске танцуют буги-вуги! Бред!

– Можете написать, я вашей творческой свободы не стесняю, – разрешил уполномоченный.

– Что же было дальше?

– Ну, станцевали, – бесцветно сообщила девушка, глядя в одну точку. – И вдруг мне сильно поплохело. Столбняк напал. Остановилась посередине комнаты, ноги не идут, в глазах темно… Вызвали «скорую». Они приехали и сделали укол новокаина… После этого ноги пошли. На следующий день я уже чувствовала себя хорошо.

– Уже мотали на своей фабрике, – услужливо подсказал ей Николай.

– Уже мотала.

– Вам бы провериться. В областной больнице или в Москве… Какая-то странная болезнь, когда ноги не идут.

– Не вытанцовывается, правда? – оживился Кондрашов. – Это ведь у классика сказано: «Не вытанцовывается!..» У Салтыкова-Щедрина, кажется.

– У Гоголя, – уточнил Николай. – «Заколдованное место».

– Это он про Гречанск написал, – бухнула вдруг в тоске мотальщица.

Как-то странно дернулась, и ложка упала на пол.

– А вот это зря, Таня, – с укором и значением сказал уполномоченный. – У тебя образование – восьмилетка. Комсомол, работа, что тебе еще нужно?

– А счастья нет, – заметил Николай.

– Будет, – пообещал Михаил Борисович. – Когда вы про нее в газете напишете. Станет знаменитой, как Валентина Леонтьева.

– Что же было дальше после того, как вы пришли в себя? – поинтересовался гость.

– Дальше началось самое интересное… Расскажи. Не молчи, как рыба, – ткнул в бок хозяйку Кондрашов.

– Креститься на меня начали, песни петь, – призналась девушка, вздрогнув от его прикосновения.

– Какие песни?

– Псалмы у них называется, – подсказал Михаил Борисович. – Стали собираться сектанты у избы, кланяться…

– Что-то я не вижу здесь никаких сектантов, – сказал Николай, выглядывая в окно. – И никто не крестится.

– Так мы объяснили, что чуда не было. А был непростой медицинский случай.

– Это все?

– Почти. Можешь ему про свою фабрику рассказать…

– Про фабрику не надо. Что ж… Дело ясное. Пережитки прошлого. И перегибы на местах, – замял это дело Николай.

– Пережитки прошлого – это точно, – одобрил формулировку Кондрашов. – Но никаких перегибов у нас не имеется, это уж не взыщите.

– Значит, недочеты.

– И недочетов тоже. Потому что за прошлое мы ответственности не несем.

– Я понял. Так и напишу. Значит, Татьяна Скрипникова? – сказал Николай, поднимаясь.

– Именно так. Не назовите ее Натальей или Ольгой. Не перепутайте. Дело-то важное.

– Не перепутаю. Всего вам доброго.

Николай учтиво поклонился, взял с вешалки плащ и двинулся было в сени. Но вовремя одумался, схватил со стола пару пампушек, засунул их в карманы брюк и вышел за дверь.

Оставшись один на один с девицей, уполномоченный бросил на нее гневный взгляд и даже зачем-то погрозил кулаком.

5

Михаил Борисович застал Николая перед приоткрытой дверью на двор. Тот листал свою маленькую записную книжку, внимательно вглядываясь в каждую страницу. Почувствовав за спиной чужое присутствие, Артемьев быстро спрятал книжку в карман плаща.

– Теперь в гостиницу «Центральная». Там для нас в ресторане накрыт стол обкомовского уровня, – интимно прошептал в ухо гостю Кондрашов. – Мясной салат «Ассорти» из сырокопченых колбас, любите? Рыбу «фиш» едите?

– Теперь – на вокзал. Мясо я не ем, потому что не привык. А рыбу съем в другой раз.

– Но ведь поезд ваш – только вечером.

– А электрички на что? Доберусь на перекладных и вечером уже буду дома.

– Очень жаль. Очень… – разочарованно протянул уполномоченный. – Ну, как вам она, наша мотальщица?..

Николай пожал плечами. Заметил, что мох, которым были проложены швы между бревнами, отошел в одном месте, и в отверстие дует.

Он заткнул мхом дырку и пошел на двор.

Кондрашов почувствовал беспокойство. Что-то было не так, в отношениях с гостем возникла неопределенность, грозившая со временем разбить кирпичную стену, которую он столь бережно перед ним сложил. Впрочем, это беспокойство не вызвало паники и никак не отразилась на жизненных функциях: печень и почки работали исправно, сердце билось, как пламенный мотор у советских истребителей, которые в войну, правда, летали на американском топливе.