Чудо

Опомнился Илья в углу широкого двора недалеко от колодца. Росистый утренний воздух кажется немного утишил боль в голове, сделав ее более острой, но не такой всеохватывающей. Илья подошел к колодцу со странной, как во сне, легкостью, пихнул стоявшую на срубе бадейку и услышав глухой бульк, взялся за закрепленную на срубе веревку. Чтобы поднять тяжелую бадейку, Илья вложил в рывок всю силу, ожидая, что сейчас руки опять не сдержат и придется напрягаться в борьбе с постылой хворью. Но веревка пошла вверх неожиданно легко, раздался слабый хлопок и новый бульк. Илья ошалело уставился на торчащий из руки обрывок немного раскисшего, но еще вполне прочного крученого лыка.

«Что за день сегодня такой неудачный? Все как-то боком!»

Илья наклонился над срубом и увидел болтающуюся на поверхности воды бадейку. Подхватив валяющуюся на земле рогатулину, ему удалось с третей попытки поддеть веревку. От жажды не было сил даже удивляться необычайной легкости и точности движений. Бадейка, казавшаяся не тяжелей кувшина, была полна прозрачной, ледяной до зубовной ломоты влаги. Илья запрокинул сосуд и пустил в пасть блескучую струю. Пил долго, захлебываясь и откашливаясь, а когда холод подступил под самое горло, остудил остатками воды голову. Черные хлопья переставали постепенно мельтешить в глазах, мысли двигались уже не с таким скрежетом. Илья почувствовал, как саднят пальцы на деснице. Кожа на суставах оказалась содрана и сочилась красными капельками. Оглянувшись на избу, Илья узрел там и сям в разных концах двора лежащие тела. У некоторых морды были окровавлены.

«Кто-ж это их так? Неуж я?»

Илья еще раз взглянул на разбитые пальцы. Что-то странное происходило сегодня в мире, чего никак пока не удавалось охватить непослушными мыслями.

— Эй, Ильюшенька, ожил, сокол ясный, — послышался сипловатый голос — и даже на двор вышел погулять. А я вот тебе бражки принес поправиться.

У ограды покачивался тиун, крепко прижимая к груди большой кувшин.

Хотя в весомости телесной постоянный сокувшинник Ильи никак не мог с ним тягаться, но в борьбе с перебродившим почти нисколько не уступал. Спасло его вчера то, что, не сдюжив последнего кувшина пива, тиун, бредучи домой, был вынужден щедро поделиться с придорожными лопухами. Потому проспаться ему удалось быстрее, да и последствия ночной беседы были с утра не такими утомительными. Поднявшись раньше Ильи, тиун хорошо полечился бражкой. А когда не просто полегчало, но стало совсем хорошо — хоть летай, вспомнил тиун про мила друга Ильюшеньку, что в доме у того ни капли не осталось. Лежит он, убогий, один в пустой избе, и водицы даже подать ему некому. Тогда, подхватив второй кувшин, тиун отправился спасать друга, ухитряясь сбивать росу с травы по прямой почти линии, с небольшими лишь кривулинами.

Тиун уважал Илью за спокойное мужество, с каким тот принимал свое несчастье, и любил за живой, обстоятельный ум. Умом и знаниями убогий Илья действительно отличался от всех мужиков села. Далеко окрест славился дом их как странноприимный: для матушки — боженьке угодить, заповедавшему давать приют и пищу нуждающимся, а для дитятки — все развлечение с людьми бывалыми поговорить. А люд ходил через село разный: монахи и попы со святыми книгами в котомках, несущие благую весть в новые приходы, опытные воины, ищущие новое место службы или возвращающиеся домой лечить раны, княжьи гонцы с вестями и повелениями, гости торговые, порой успевшие побывать в краях, где немцы человечьи слова не понимают. Со всеми Илья степенно беседовал за кувшином пива или бражки. А если находились у них книги, то на ночь спать не ложился — палил лучину, пока не прочитает все. Да и свои книжки лежали в сундучке у Ильи — дареные и купленные, благо семья была не бедная. Читать Илья, не обремененный заботами и играми, научился рано и читал быстро — быстрее пожалуй иного священника. Оттого и знал столько, сколько не укладывалось в головах сельчан, чей ум был прикован на вечной цепи полевых работ и привычных праздников. Мог Илья рассказать и о делах древних, о проповедях бога ромейского и его апостолов в сказочной Галилее, хоть сам, в отличие от матушки, бога того не слишком уважал. Мог и о делах недавних — последние новости княжьих свар знал, сиднем дома сидючи, лучше всех деревенских. Но больше всего увлекали Илью рассказы о воинской науке, о битвах и мудрых предводителях мужей. Знал Илья про походы великого Александра — потрясателя мира и о хитростях Олега — грозы степняков, и о яростных натисках Святослава Киевского. Даже записки Цезаря ромейского читывал, переведенные кем-то на русский язык. Видно страшная образина войны, виденная собственными глазами, крепко засела в детской душе. Да и тело тосковало по движению и мести.

Приблизившись к тиуну, Илья принял из его рук кувшин и припал к животворному. Шипучая жидкость изгнала из живота уже и так почти рассосавшиеся остатки колодезного холода. Тепло, поднявшееся в голову, выгнало боль и сделало мир ясным и резким.

Тут только тиун заметил валяющиеся тела.