Чудо

Горничная потянула за шнурки, отчего птичка появилась в клетке, а потом улетела.

– Можешь оставить себе, – тяжело вздохнула Анна.

Лицо молодой женщины вытянулось. Но она не стала спрашивать кузину, что та имела в виду. Просто положила игрушку.

– Хочешь, поставлю тебе на колени ящик с сокровищами?

Анна покачала головой.

Либ помогла девочке лечь на подушках повыше.

– Воды?

Снова покачивание головы.

– Там этот фотограф, – сказала стоящая у окна Китти.

Либ вскочила на ноги и выглянула в окно через плечо горничной. Надпись на фургоне: «РЕЙЛИ И СЫНОВЬЯ, ФОТОГРАФЫ». Она не услышала, как подъехал фургон. И вот она представила себе, как искусно Рейли разместит фигуры для сцены у смертного ложа – сбоку падает мягкий свет, родные стоят на коленях подле Анны, медсестра в униформе со склоненной головой на заднем плане.

– Скажи ему, чтобы убирался.

Китти опешила, но спорить не стала и вышла из комнаты.

– Мои священные карточки, и книги, и вещи… – глядя в сторону ящичка, пробормотала Анна.

– Хочешь посмотреть? – спросила Либ.

Анна покачала головой:

– Они для мамочки. После.

Либ кивнула. В этом был своего рода верх справедливости – когда бумажные святые замещают ребенка из плоти. Разве Розалин О’Доннелл все это время не подталкивала Анну к могиле – пожалуй, с самой смерти Пэта в ноябре прошлого года?

Может быть, потеряв Анну, эта женщина без труда сумеет полюбить ее. В отличие от живой дочери мертвая безгрешна. Вот что выбрала для себя Розалин О’Доннелл, говорила себе Либ: быть несчастной, гордой матерью двух ангелов.

Пять минут спустя фургон Рейли медленно отъехал. Либ, наблюдая за этим из окна, подумала: «Он еще вернется». Она предположила, что посмертную композицию будет сделать даже проще.

Через час в спальню вошел Малахия О’Доннелл и тяжело опустился на колени у кровати, на которой спала его дочь. Сложив руки – белые пятна костяшек на фоне красной кожи, – он забормотал «Отче наш».

Глядя на его склоненную седеющую голову, Либ заколебалась. В этом человеке, в отличие от его жены, совершено не было злобы, и он по-своему, пассивно, любил Анну. Если бы только он сумел преодолеть это оцепенение, сумел побороться за свое чадо… Может быть, он даст Либ последний шанс?

Она заставила себя обойти вокруг кровати и наклониться к его уху.

– Когда ваша дочь проснется, – сказала она, – упросите ее поесть, ради вас самих.

Малахия не стал возражать, он лишь покачал головой:

– Она наверняка подавится.

– Подавится от глотка молока? Но оно той же консистенции, что и вода.

– Не могу.

– Почему не можете? – допрашивала Либ.

– Вы не поймете, мэм.

– Так объясните мне!

Малахия испустил долгий прерывистый вздох:

– Я обещал ей.

– Обещали, что не будете уговаривать ее поесть? – опешила Либ. – Когда это было?

– Несколько месяцев прошло.

Умная девочка Анна связала руки любящему отцу.

– Но это было, когда вы считали, что она может жить без пищи, верно?

Унылый кивок.

– В то время у нее было хорошее здоровье. Посмотрите на нее сейчас, – сказала Либ.

– Знаю, – пробормотал Малахия О’Доннелл, – знаю. И все же я обещал, что никогда не стану просить ее об этом.

Какой еще глупец взял бы на себя подобное обязательство? Однако мало толку оскорблять человека, напомнила себе Либ. Лучше сосредоточиться на настоящем.

– Сейчас ваше обещание убивает ее. Наверняка его можно отменить?

Он скривился:

– Это была тайная и торжественная клятва на Библии, миссис Райт. Говорю это только для того, чтобы вы не винили меня.

– Но я все равно виню, – покачала головой Либ. – Виню всех вас.

Голова Малахии поникла, словно шее была не под силу ее тяжесть. Потрясенный бык.

Отважен на свой глупый лад – согласен рисковать многим, но только не нарушить слово, данное дочери. Предпочтет увидеть умирающую Анну, но не подвести ее.

– У меня все же остается надежда. – По его небритой щеке покатилась слеза.

Какая надежда? Что Анна вдруг попросит есть?

– Была и другая девчушка, лет одиннадцати, без признаков жизни лежавшая в постели.

Соседка? – недоумевала Либ. Или это история из газеты?

– И знаете, что сказал ее отцу Господь наш? – спросил Малахия с подобием улыбки на лице. – Не убоись. Не убоись, только верь, и она спасется.

Либ с негодованием отвернулась.

– Иисус сказал, она просто спит, и взял ее за руку, – продолжал Малахия, – и разве она не встала и не пошла ужинать?

Этот человек пребывал в таком глубоком сне, что Либ было не разбудить его. Оставаясь в неведении, он отказывался понимать, спрашивать, задумываться об обещании, данном Анне, отказывался делать что-либо. Разве быть родителем не означает совершать поступки, правильные или нет, а не ждать чуда? Оба они с женой – плохие родители, решила Либ, и поэтому Малахия заслуживает того, чтобы потерять дочь.

Бледное солнце низко маячило в небе. Неужели оно никогда не зайдет?

Восемь часов. Анна вся дрожала.

– Как долго… – бормотала она. – «Да свершится это. Да свершится это».