Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...

– Конечно! Чего ему искать в суде? Ему там делать нечего. Позвонил одному, позвонил другому… А может, и не звонил вовсе. У каждого из таких могущественных есть хорошо откормленный холуй. Он и хлопочет от их имени. Так даже удобнее – случись осечка, всегда можно сказать: «Извините, но лично я ничего не знаю!» Ах, как тебя продали, дорогуша! Почему твои дружки–приятели вдруг стали отпираться от запасного колеса? Да потому, что их научили так говорить.

– Я их понимаю. В зале было много народу, – стыдно же перед всеми сознаться в воровстве.

– Дурак ты! Их надрессировали, как и что говорить! Как только колесо удалось свалить на тебя, сто тридцать девятая им уже не угрожала, а сто девяносто седьмая – это так, для того, чтобы слегка припугнуть. Меня тоже в первый раз маменька выручила, только она обтяпала все сразу – даже до суда не дошло: пообещала что–то или сунула кое–что потерпевшему, он забрал свое заявление.

– Тогда с чего в конце речи он стал меня нахваливать, если им хотелось меня сюда упрятать?

– В противном случае их мучила бы совесть, а теперь они могут сказать друг другу: «Мы сделали для него все, что было в наших силах, но наших сил оказалось недостаточно». Скажу тебе даже больше – они верят, что их мальчики действительно лучше тебя. Они свято верят, что ты их, простачков, науськал. А выйдя из зала суда, они тут же забыли о своей нечестной игре и уверовали в то, что справедливость восторжествовала. Ведь они считают себя такими кристально чистыми, что даже дистиллированная вода по сравнению с ними покажется мутной. Кража личной собственности в их понимании – что–то абсолютно невозможное. К тому же в порядочной семье не может родиться такой прокаженный. Поди вдолби им: они хотят верить, что виновен ты, и верят.

Постепенно до сознания Винарта стали доходить слова матери Науриса, когда она пришла после суда с полной сумкой. Ошарашенный приговором, он не расслышал начала фразы, зато конец ее помнил и теперь: «…мальчишеские глупости. Будем надеяться, что тебе это пойдет на пользу!»

– Как я не подавился этой ветчиной!

– Ветчиной многие с удовольствием подавились бы!

– Нет, ты не знаешь…

– Как это не знаю! Подбросили еще на пять рублей для очистки совести! Выйдешь – не будь дураком, ступай к профессору и выжми из них что–нибудь. Он даст. Ему захочется быть добреньким и помочь тебе начать честную жизнь. Но денег не проси, а то навострит уши. К тому же деньги не самое ценное, что из такого можно выжать: пусть позвонит, порекомендует, попросит… Работать ты умеешь, он к тебе может направить таких клиентов, которые не считают каждую копейку, а если еще научишься делать деньги, то станешь первым человеком в Риге.

– Я убью его!

– Брось трепаться! Никого ты не убьешь, а будешь жить, как ягненочек. Женишься, пойдут детки… Нет, не от Магоне. Эта тебе уже наставила рога – задрала хвост и в кусты. С какой стати ей ждать тебя? У тебя что… не такой, как у всех? Если не хочешь разочароваться, то соблюдай один–единственный мудрый здешний закон: только ворота за тобой захлопнулись, всех баб из головы вон!

– Ты меня не знаешь… Я отомщу Наркевичу…

– Обольешь «Волгу» серной кислотой? Да?

– Не смейся… Иногда мне становится страшно самого себя… Обычно я просто съеживаюсь, если меня обидят. Но иногда… Иногда мне все нипочем – хоть по трупам пойду, а своего добьюсь! Что–то гонит меня вперед и вперед – хоть в пропасть. Знаю, надо остановиться, но не могу! Потом мне стыдно за то, что я натворил или собирался натворить. Но достаточно какой–нибудь мелочи – и я снова иду напролом!

– Месть – самое нерентабельное занятие. У нас в строгом режиме ходят такие козлики. Пришить за деньги – это я еще понимаю. Но из мести… Может, ты ему этим даже услугу сделаешь… Может, ему давно жить надоело, просто у самого духу не хватает сигануть в Даугаву.

– Я им всем отомщу!

– И каким же образом?

– Еще не знаю.

– И не узнаешь. Еще и воздуха бульваров не успеешь втянуть в нос, как забудешь эти глупости. Что сегодня на обед? Говорят, гречневая каша. Ужасно люблю гречневую кашу! Всегда думаю: вот выйду на волю – нажрусь каши до самых ушей, а стоит выйти – ложками икру лопаю. Что поделаешь – икру я тоже люблю!

– Я же им ничего плохого не сделал… Я им отомщу. И чем страшнее, тем лучше!

– Да перестань молоть одно и то же – противно слушать. Сколько лет твоей Магоне? Семнадцать?

Винарт угрожающе сжал кулаки, стиснул зубы. На свободе он был, можно сказать, даже трусоватым, а здесь от отчаянья – бейся как птица в стекло, не вылетишь, хоть умри, не выйдешь, – сдавали тормоза, и ему хотелось выместить на ком–нибудь свою злость. Было почти безразлично, на ком. Иногда ему казалось – достаточно пустяка, и он навалится на противника даже намного сильнее его, даже если крепко получит по зубам. Имя Магоне в присутствии Винарта произносить не рекомендовалось.