Чудо-юдо, Агнешка и апельсин

— Сейчас принесу, — засуетилась учительница. — Какая наглость! Какой наглец!

— Тут и с ангельским терпением не выдержишь — свихнешься! — затрясла головой пани Леонтина, стоя в передней и объясняя вернувшейся с работы медсестре, что произошло.

Только Петровский оставался невозмутимым, он слегка подтолкнул Михала и сказал:

— Иди домой, Михал. Иди.

Михал не стал задерживаться. Уже у самой двери его настиг голос медсестры:

— Ох, Михал, Михал! Голова твоя непутевая! Не нравишься ты мне, ох, не нравишься!..

— А вы мне еще раньше не понравились. И ваш жирный Пимпус тоже! Вот!..

Михал был зол на весь мир и несколько часов подряд просидел дома. Если бы ему сейчас под сердитую руку подвернулась Агнешка, ох и досталось бы ей на орехи!

Вот она, награда за благородный поступок. Защищал честь товарища! Бескорыстно! Без всякой личной заинтересованности! К этому ведь призывала Агнешка? А он тут же поспешил доказать, что он — настоящий друг.

Может, Витек ему спасибо за это сказал? От кошки рожки! Даже не пришел к нему. Даже носа не кажет. А разглагольствовать мастер!

— Так мне и надо! — говорит Михал сам себе. — Это мне наука на будущее. Впредь буду беречь свою шкуру, и точка! Не поддамся ни на какие фигли-мигли! От кошки рожки и привет!

Ах, как ему здесь все осточертело! Эта закоптелая комната с мутными от пыли окнами, эта холодная раскладушка. Эта вечная возня у плиты. А пуще всего — эти постные, недовольные лица соседей.

Чем он им мешает? У дяди могли быть жена и куча детей, а не один племянник. Вот было бы весело!..

А разве он с дядей жалуется, что у Шафранцев вечно то чихают, то кашляют? А учительница то ахает, то охает! И валерьянкой разит на всю квартиру, даже на лестнице чувствуешь. И Генусь вопит из-за каждой ерунды так, что на набережной слышно! И Пимпус всегда так жалобно скулит, что внутри все переворачивается. Бедная псина весь день взаперти, даже сходить по надобности не может: лишь вечером, после работы, медсестра выводит его на полчасика погулять. Это по-человечески? Ведь он жирный оттого, что весь день без движения. Михал иногда, если никто не видит, сует ему под дверь колбасную кожуру. Песик на седьмом небе от счастья! Не из-за кожуры, конечно, а из-за того, что на него обратили внимание. Бедняга… Ему здесь достается больше, чем Михалу, и ведь не убежишь…

«А я смоюсь отсюда, и точка! — радуется Михал. — Вернусь в Лодзь, и долго тут меня не увидят».

Может, совсем не возвращаться сюда? Мама огорчится… Ей хочется, чтоб он учился… Это потому, что сама она неученая и работа у нее тяжелая…

Нет, маму огорчать нельзя. Как все сложно… Может, уехать немного раньше? В субботу. А в школе Витек скажет, что Михала вызвали письмом…

Черник вернулся с работы усталый. Он рассказал о несчастном случае на заводе: какому-то парню у станка отхватило два пальца. Такое несчастье! Хорошо еще, что на левой руке.

— А ты что такой хмурый сидишь? Опять двойку получил?

— Подумаешь… двойка… Просто думаю… Надо к маме пораньше поехать. Кто ей там воду для стирки будет носить? В колонке насос такой тугой, просто ужас!

— Надо будет навестить вашу колонку и потолковать с ней по-дружески. Ты обед сварил?

— Ничего я не сварил, не до этого было. Всухомятку поел. Там есть хлеб, масло, колбаса… Дома поросенка откормили, я вам домашнюю колбасу привезу.

— Хорошо. А может, пока чай заваришь?

— Не пойду я на кухню! — бурчит Михал. — Не могу больше видеть, как у этой старухи голова трясется.

— И у тебя будет трястись, тогда вспомнишь. Стыдно смеяться над старым человеком.

— Разве я смеюсь? Я только говорю.

Дядя берет чайник и идет на кухню. Если бы дядя его упрекал, если бы нотацию прочел, Михал бы воспротивился, отстаивал свои права. Но дядя молча пошел сам… Михал понимает, что поступил нехорошо. Дядя вернулся с работы усталый, голодный, а тут нет даже тарелки супа…

Михалу стыдно, ужасно стыдно, но, чтобы заглушить укоры совести, он говорит себе: «Что я, Агнешка, чтобы прыгать?»

Дяди не было довольно долго. А когда он вернулся, Михал догадался сразу: он все знает. Интересно, кто ему рассказал? Старуха? Медсестра? А может, на кухне оказалась Петровская?

— Опять ты набезобразничал? — говорит Черник. — Прихожу с работы голодный, измочаленный, как лошадь, расстроенный из-за этого случая на заводе… а тут, на тебе! Даже есть расхотелось! — Дядя опускается на кровать и ставит чайник на пол. — Голова у тебя здоровая, а ума ни крошки нет! Зачем ты это сделал?

— Кто вам рассказал?

— Нечего мне вопросы задавать, отвечай, коли тебя спрашивают, слышишь? — сердится механик.

— Слышу, нечего кричать! У нас был спор. Из-за Витека.

— Нечего валить с больной головы на здоровую. Витек тут ни при чем, его и дома-то не было. А мать ему задала трепку. Ни за что, можно сказать. Теперь она жалеет. Да поздно жалеть. Таковы все женщины…

Ага, значит, Петровская рассказала.

— Совсем я ни на кого не валю. Раз вы не верите, что это так было… дело чести…

— Что общего между честью и дверцей шкафа? Чужого шкафа! Из чужой комнаты! И зачем тебе понадобилось продавать дверцу? Ты что, ополоумел? Отвечай сейчас же!