Чудо Пуран Бхагата

За обезьянами пришел барасингх - большой олень, похожий на европейского благородного оленя, только более мощный. Он хотел почесать бархатистые рога о холодный камень статуи Кали и топнул копытом, увидев в святилище человека. Но Пуран Бхагат не шевельнулся, и вот, шаг за шагом, олень медленно подошел и понюхал его плечо. Пуран Бхагат провел прохладной ладонью по горевшим рогам, и прикосновение успокоило раздраженное животное, оно наклонило голову, и Пуран Бхагат осторожно соскреб с кончиков рогов мягкую кожу. Позднее олень привел олениху и олененка - кроткие создания, которые сразу принялись жевать одеяло саньяси, но чаще всего он приходил ночью один, чтобы получить лесных орехов, и глаза ею в мерцании огня светились зеленым светом. Последней появилась кабарга, самая робкая и чуть ли не самая маленькая из оленьков, ее большие кроличьи уши были сторожко подняты вверх: даже этой пятнистой бесшумной мушк-нахби понадобилось узнать, что означает огонь в храме, и, появляясь и исчезая в неясном свею очага, ткнуться горбатым, как у лося, носом в колени Пуран Бхагата. Пуран Бхагат называл их всех "братья", и на его тихое "Бхаи! Бхаи!" они выходили днем из лесу, если их слуха достигал его призыв. Сона, черный гималайский медведь, угрюмый и подозрительный, с V-образной белой отметиной на груди, не раз топал мимо храма, и, поскольку Бхагат не выказывал страха, Сона не выказывал злобы, не спуская с него глаз, медведь подходил поближе и просил свою долю ласки и хлеба или диких ягодю Часто на рассвете, когда Бхагат забирался на самую седловину перевала, чтобы полюбоваться, как розовая заря шествует по снежным вершинам, он слышал за спиной мягкую посгупь и ворчание Соны, тот с любопытством засовывал переднюю лапу под упавшие стволы и вытаскивал ее оттуда с негерпеливым рыком. Бывало и так, что шаги Бхагата будили свернувшегося клубком медведя, и огромный зверь вставал во весь рост, готовый к драке, но тут узнавал голос своего лучшего друга.

Считается, что отшельники-саньяси, живущие вдали от больших городов, могут творить чудеса с бессловесными тварями, но все чудо заключается в том, что они долго сидят неподвижно, не делают резких движений и не смотрят, во всяком случае в первое время, прямо на своего четвероногого гостя. Жители деревни видели силуэты оленей, кравшихся тенями по темному лесу позади храма, видели минола, гималайского фазана, сверкающего многоцветным нарядом перед статуей Кали, и лангуров, которые, сидя на корточках внутри храма, играли ореховой скорлупой. Кое-кто из детей слышал также, как за обломками скал "распевал" на манер всех медведей Сона, и за Бхагатом твердо укрепилась слава чудотворца.

Однако сам он не думал ни о каких чудесах. Он верил в то, что все сущее - едино, одно огромное Чудо, а когда человек понимает это, он понимает, чего ему желать. Для Бхагата было неоспоримо, что в мире нет ни великого, ни ничтожного, день и ночь он стремился найти свой путь к средоточию всего сущего, обратно туда, откуда появилась его душа.

За годы размышлений волосы Бхагата отросли ниже плеч, в каменной нише рядом с антилопьей шкурой появилась выбоина от посоха, на том месте между деревьями, где всегда стояла чаша для подаяния, сделалось углубление, почти столь же гладкое, как сама скорлупа кокоса, а каждый из зверей знал свое место у очага. Поля меняли окраску в зависимости от времени года; тока заполнялись зерном и пустели и вновь заполнялись; и вновь, когда наступала зима, лангуры резвились между ветвями, опушенными снегом, а с приходом весны матери-обезьяны приносили своих детенышей с печальными глазами из долин, где было теплей. В самой деревне перемен было мало. Жрец постарел, и дети, приходившие раньше к Бхагату с чашкой еды, посылали теперь к нему своих детей; я когда у жителей деревни спрашивали, давно ли в храме Кали у перевала живет саньяси, они отвечали: "Он жил здесь всегда".

Однажды летом начались ливни, каких не было в горах многие годы. Все три теплых месяца долину окутывали тучи и пропитывал туман, обложные безнадежные дожди сменялись грозами. Облака чаще всего стелились ниже храма, Бхагат как-то целый месяц не видел своей деревни. Ее заволакивала плотная белая пелена, которая клубилась, колыхалась, набухала, ходила ходуном, но ни разу не разошлась, не оторвалась от подпиравших ее гор, по которым струилась вода.