Чудо-ребенок

Так и получилось: когда припрет, мамка всегда на высоте. И вот уже идет — слезы высохли, отдохнувшая и спокойная — и говорит: «какие же вы молодцы», забирает у Линды разделочный нож и, как ожидалось, берет готовку на себя. Мамка правит домом.

А мы с Линдой садимся за стол напротив друг друга и принимаемся барабанить по дээспэшной столешнице ножом и вилкой, выкрикивая «вар и бетон, вар и бетон»… все громче и громче, пока Линда не заходится смехом.

Это волшебное заклинание Фредди I, он постоянно его бормочет, кажется, единственно по той причине, что ему нравится звучание, хотя, конечно, возможно, этот придурок просто не в силах отделаться от привязавшегося слова, Фредди I битком набит редкими словами, красными, зелеными и почти невидимыми, а звучат они все на один лад: как крик о помощи.

Глава 22

Приближался день рожденья Линды. И в этом смысле она тоже представляла собой чистый лист, нетронутый и неиспорченный, так что этому дню предстояло стать гораздо более грандиозным событием, нежели ежегодные банальности, которыми ограничиваемся мы, другие, тем более требовалось отпраздновать еще и успех беспрецедентного испытания в чтении; рекрутировали весь наличный состав маленьких девочек с нашей улицы; мамка напечет вкусностей, Марлене споет, Кристиан покажет фокусы…

А я что?

Ничего, чувствовал я, тем более со мной стало твориться что-то непонятное: я сторонился всех, не показывался домой до позднего вечера, сидел на дереве на холме Хаган либо в бомбоубежище либо придумывал, как я обустрою себе местечко в кладовке на чердаке, промежуточный плацдарм без Кристиана. А уж когда мамка как-то спросила, не пригласить ли нам кого-нибудь и из моих друзей, я внезапно взвился.

— На Линдино рожденье?

— Да, а что странного?

— Э-э… ну ничего, конечно.

— Эсси, например?

— Я с Эсси давно почти не играю.

Она ненадолго примолкла, очевидно, боясь предложить Фредди I, но все-таки сделала это.

— А этот твой Фредди, он-то может прийти?

И это все решило. Так что я выбрал момент поближе к вечеру и припрятал в подвале, в кладовке для велосипеда, куртку и ботинки; и когда с шумом и гамом заявились первые гости, двойняшки, я сумел незаметно выскользнуть за дверь и уже спускался по лестнице, как наткнулся еще на одного, мягко говоря, гостя, Фредди I, неумело прятавшего что-то за спиной.

— Куда собрался? — спросил я.

— Да это… не знаю, — настороженно ответил он.

Мы стояли и смотрели друг на друга; эта встреча была нам ни к чему, ни одному из нас, такое у меня было чувство.

Но тут появилась следующая гостья, Йенни, спину она держала еще прямее обычного, и я юркнул в велосипедную каморку и переоделся.

Выбрался из дома и дошел по пустырю до Эйкелунд-вейен, потом до Лиа-вейен, свернул направо и стал подниматься в относительно мало знакомые мне края. Я заезжал сюда с приятелями на велике, но велик — это одно, а когда идешь пешком, то ты и ростом ниже, и гораздо менее мобилен и во времени, и в пространстве, так сказать, сильнее привязан к местности, незнакомой местности. Вокруг меня простирались сады с выстроившимися в нерушимом порядке шеренгами односемейных домов, по самую крышу заполненных частной жизнью и флегмой теплых войлочных тапочек. Потом пошел дождь, налетела непогода, стало слякотно, и когда я миновал земли садоводства Гартнер-юрет, то очутился вдруг прямо напротив котельной собственного жилищного кооператива, и меня снова посетило странное чувство, что вот опять я возвращаюсь домой, а дома ничегошеньки и не изменилось.

Но не дойдя и до середины пустыря я увидел двенадцать-пятнадцать разноцветных вагончиков, выстроившихся вдоль изгороди Старого выгона. Охрипшие громкоговорители экзотически дребезжали; такая музыка звучит только на аттракционах. Тут я вспомнил, что слышал уже — на пустыре Тонсен поставят аттракционы: колесо обозрения, лотерею и пирамиды из жестяных баночек, чтобы сбивать их мешочками с горохом, ну и тир, само собой. Особенно он вызывал у меня интерес — дело в том, что мне доводилось стрелять из пневматического ружья, в Эстрехейме, и получалось у меня неплохо, дядя Тур говорил, что у меня талант от природы.

Дождик вдруг перестал, ведь был еще только октябрь, часов семь-восемь вечера, на меня наискосок упал внезапно последний луч солнца, и уж совсем сверх всяких ожиданий в кармане обнаружились семьдесят эре.

Но в тир была очередь, и в ней стоял и регулировал ее Раймонд Ваккарнагель со своей сворой, а впереди, у самого прилавка, разразилась жуткая перебранка между рослым хозяином аттракциона, широкоплечим медведеподобным здоровяком, говорившим по-шведски, что очередь находила безмерно смешным, и самим Ваккарнагелем, чем-то взбешенным — до меня донеслись слова «мошенничество», «жульё» и «шваль».