Чудо в Пираньясе

Жоржи Амаду Чудо в Пираньясе

Портрет Жоржи Амаду, сделанный Флориану Тейшейра к рассказу «Чудо в Пираньясе»

Это чудо свершилось в городе Пираньяс, что на берегу реки Сан-Франсиско, в шумный базарный день, в присутствии сотен свидетелей из самых разных слоев общества: от богатого полковника[1] Жарди Рамалью, который воевал еще с Лампианом[2], до бедных крестьян, приехавших из глубинки, чтобы продать на ярмарке маниоковую муку и кукурузу со своих наделов. В числе очевидцев была одна именитая гостья — ее в те дни как раз принимали в городе со всевозможными почестями — дона Элоиза Рамос, вдова знаменитого писателя[3].

А поскольку правдолюбие этой уважаемой сеньоры известно всем и каждому, то одного ее свидетельства достаточно, чтобы не усомниться в истинности происшедшего. Героями этой истории стали Убалдо Кападосио, сочинитель лубков, поэт и покоритель женских сердец (сразу три профессии, и в каждой он достиг вершин мастерства) и капитан Линдолфо Эзекиэл, который считался первым удальцом и головорезом в Алагоасе[4], а эти края всегда славились своими храбрецами. Капитан какого рода войск — неясно до сих пор, звание это он получил, отправляя людей на кладбище, поскольку был наемным убийцей (чем зарабатывал деньги и славу). А еще он был мужем Сабо, и это звание требовало от него силы и решительности, чтобы защитить свое сокровище от посягательств, потому что Сабо, говоря по правде, нисколько не боялась ни профессии мужа, ни злобного выражения его лица, ни его смертоносного оружия и расточала улыбки направо и налево. О Сабо мечтало все мужское население по обоим берегам Сан-Франсиско, начиная с четырнадцати лет: холостые и женатые, помолвленные и разведенные. Но готовность встретить грудью ярость мужа и пулю из его револьвера демонстрировала только бесстрашная Сабо многочисленные обожатели лишь вздыхали да отводили от прелестницы глаза, заперев на замок сердца и чресла. Исключением стал Убалдо Кападосио. И не потому, что он такой необыкновенный храбрец, без страха и сомнения, просто он не знал местных условий и обстоятельств. Он был чужим в этом городе, куда приехал, чтобы продать на оживленной ярмарке свои сочинения (последнее, «История аристократки, которая жила с оборотнем», пользовалось заслуженным успехом и спросом), случайно оказался на празднике, где пел под гармонику свои песни, и в гостеприимной постели на груди смуглянки, где отдыхал от трудов праведных. Но, как бы то ни было, он встретился с убийцей лицом к лицу, одетый в женскую ночную рубашку, а точнее — в коротенькую сорочку Сабо розового цвета.

Поэт Убалдо Кападосио был красавцем-мужчиной, разбившим не одно женское сердце. Высокий, стройный, сильный, с бронзовой кожей, непокорными кудрями, белозубой улыбкой и хорошо подвешенным языком: он пересыпал свою речь меткими словами, изысканными выражениями, и где бы он ни появлялся, тут же завязывался непринужденный разговор. На просторах сертанов[5] Баии и Сержипи, где обычно бродил Убалдо со своим чемоданчиком, гармоникой и гитарой, все его знали и любили. За ним приходили издалека, чтобы пригласить на крестины, свадьбу или велорио[6]: никто лучше него не мог придумать здравицу в честь новобрачных или рассказать историю на ночном бдении, которая заставила бы плакать или смеяться даже покойника. И это не метафора, такой случай был на самом деле, есть живые свидетели, которые могут все подтвердить. Я назову только два имени: художник Калазанс Нету[7] и поэт Флорисвалдо Матос[8]. Оба своими глазами видели, как покойный Аристобулу Негритуди расхохотался лежа в гробу, мертвее некуда, когда услышал рассказ Убалдо Кападосио о том, как в Марагожипи[9] появился кит. Еще там был художник Карибэ[10], но разве можно верить этому неисправимому вруну? По его словам, Негритуди не только рассмеялся, но и добавил одну деталь (непристойную) к рассказу Кападосио. Но знающие люди говорят, что эти сальности — выдумка самого Карибэ, человека сомнительной репутации, поскольку Аристобулу, несмотря на все свое тщеславие, не стал бы влезать в чужой рассказ. Такой деликатный покойник.

А уж на праздниках Кападосио просто не было равных: в руках гармоника, голос с хрипотцой, смягченный глотком кашасы[11], томный взор с мольбой устоять невозможно. О нем вздыхали, ему клялись в любви одинокие и замужние, любовницы и невесты и вереницы безутешных вдов. Кападосио как человек великодушный считал, что утешать вдовушек — его обязанность. Вздохи были глубокими, клятвы — жаркими, но были также угрозы и обещания отомстить.

Только поэт был не робкого десятка и не любил отступать.