Чудодей

Вышли семнадцать добровольцев, среди них Хартшлаг и Крафтчек. Богдана не было. Он в последний момент вспомнил свое правило: на военной службе нигде и никогда не высовываться.

Станислаус забыл о людях, сидящих в зале и не спускающих с него глаз. Он опять был любопытным учеником пекаря Станислаусом Бюднером, который стремился играючи заглянуть в души других людей. Он весь пылал и вдруг сорвал с себя тюрбан из простыни и запихал его в карман брюк.

Крафтчек в гипнотическом сне отправился в Верхнюю Силезию, смачно целовал свою Лизбет, продавал в лавчонке военное мыло и ругался:

— Еще год войны — и мелким торговцам в Германии капут.

Станислаус заставил Крафтчека проснуться прежде, чем тот уж очень разболтается о войне и ее перспективах.

Одному солдату он велел балансировать на несуществующем канате, а другому — рвать со стоячей вешалки спелые груши. Рядовые и офицеры мило общались между собой, кукарекали, хохотали, хлопали себя по ляжкам или умирали от страха. Но под конец был приготовлен самый лучший номер, который Роллинг назвал «кухня будущего». Для этой кухни Станислаусу понадобились пятеро фельдфебелей. Они вышли на сцену, можно сказать, лишь по приказу разошедшихся офицеров, и то очень нерешительно. Там стоял пустой стол, а за ним Вилли Хартшлаг, повар будущего. Станислаус усыпил всех пятерых, и тут уж каждый из них мог заказать себе то блюдо, какое ему вздумается. Каждый получил что хотел, хотя Вилли Хартшлаг раздавал миски с водой или с сырой картошкой. Фельдфебели ели руками селедку, а это была сырая картошка; они обгладывали куриные ножки, высасывали мозг из кости, и это все была сырая картошка. Они хлебали суп из бычьих хвостов или бульон с яичной лапшой, а это была просто вода.

Роллинг стоял за кулисами и подбадривал Станислауса. Из топота и смеха в зале донесся голос:

— Эй, со мной ваши чудеса не пройдут, фельдфебели все крапленые!

— Я не крапленый, а голодный, — закричал со сцены один из загипнотизированных фельдфебелей.

И снова смех. Кричавший вскочил, замахал руками. Это был командир взвода лейтенант Цертлинг из третьей роты. Станислаус, уверенный в успехе, поклонился и произнес:

— Прошу, господин лейтенант!

Юный лейтенант спросил разрешения у ротмистра, щелкнул каблуками и на негнущихся ногах, прямой, как статуя юного всадника на аллее Победы, двинулся к сцене. Станислаус предложил лейтенанту сесть среди его чавкающих гостей.

— Стоп!

Пятеро мужчин застыли, все в разных позах. Смех и топот в зале.

Когда руки лейтенанта вяло повисли, голова стала клониться на сторону, там, на сцене, сидел уже не офицер, а подросток, усталый и замученный. Но тут подросток начал смеяться. Офицеры в зале сочли сперва, что их друг-приятель на сцене здорово высмеял гипнотизера. Однако это было не так. Подросток в военной форме все смеялся и смеялся с закрытыми глазами и вдруг закричал:

— Отставить щекотку, сейчас же прекратите щекотать, вы, шут гороховый, я теперь лейтенант!

Хохот, громовый хохот, шквал аплодисментов в зале. И лейтенант все смеялся, смеялся, и чем больше смеялись в зале, тем громче заливался он:

— Ще… щекотку отставить! Я ха-ха-ха, ой, умираю, хи-хи-хи!

Станислаус подошел к лейтенанту:

— Стоп!

Хохот лейтенанта иссяк. В зале тоже примолкли.

— Что угодно съесть господину лейтенанту?

Подросток вслушался в себя и горько заплакал. Он утирал слезы тыльной стороной ладони, звал маму, как бюргерский сынок, которому уличные мальчишки наставили синяков, и все всхлипывал:

— Мама, мамочка, я не хочу на войну.

За кулисами заржали. И тут же в ответ опять раздался смех в зале. Офицеры вдруг забеспокоились.

Командир батальона вскочил и крикнул:

— Хватит!

— Мамочка, они меня расстреляли в глиняном карьере. Я ничего им не сделал. Они всегда такие наглые! — кричал лейтенант.

— Хватит! — заорал опять командир батальона.

Занавес упал.

Госпожа пивоварша плакала. Она искала в сумочке носовой платок. Но обнаружила там только деньги и потому вытерла лицо ладонями.

Концерт продолжался. Вейсблатт после антракта все стоял у дверей, оберегая свои карманные цветы, и ждал Элен. Она пришла, когда кузнец третьей роты руками ломал на сцене подковы. Она вошла тихо, вся в черном, очень торжественная, не как солдатская невеста, а как напоминание о том мире, который не погиб, несмотря на все войны, на солдат, несмотря на всю жестокость и безумие. Бледный Вейсблатт проводил ее к своему месту, поклонился ей, встал у стены и принялся разглядывать ее как картину в Лувре. Офицеры себе все шеи свернули, оглядываясь на нее. Адъютант толкнул в бок офицера-распорядителя:

— Вы только посмотрите на этого поэта, интеллектуальный слизняк! Вот это баба, а!

Офицер-распорядитель кивнул:

— Породистая кобылка!

16 Станислаус смотрит на женщин с философских высот и видит, как гипсовый ангел слетает на землю.