Чудодей

Вот хутор — пять крепких домов, и возле каждого окруженный деревьями домик поменьше, домик-малышка, — хлев. Из трубы на крыше Бюднерова дома поднималось растрепанное облачко дыма. Так, значит, Лена переводит дрова, дорогие, с трудом собранные дрова! Черный паук гнева совсем заволок мысли Густава. С какой радостью он помчался бы как зверь, на четырех лапах, чтобы скорее попасть домой! Сколько раз он говорил Лене: картошку на корм скотине варить одновременно с обедом. Опять она этого не сделала — и вот теперь готовит и топит вовсю, спеша скрыть свою небрежность. О эта проклятая бабья возня с шитьем! Ах эта чертова страсть к чтению у его жены! Он ничего не имел против шитья. Шить надо. Не может же человек ходить по свету, сверкая дырками в одеже. Он и против чтения ничего не имеет. Чтение иногда помогает забыть свербящую нужду. Но все-таки он против шитья и чтения средь бела дня. Шитье — это занятие для вечернего отдыха, а гложущую нужду днем можно забыть за тяжелой работой. Гнев туго набитым мешком давил ему на спину. Он споткнулся на гладкой садовой дорожке и вдруг услыхал глухой детский голос:

— Не торопись, его еще нет!

Его дочка Эльзбет сидела в зарослях сирени, служивших живой изгородью. Густав так резко остановился, что булькнул остаток ячменного кофе во фляжке, лежавшей в рюкзаке.

— Кого еще нет?

— Новенького!

— Какого еще новенького?

— Меня послали за тетей Шнаппауф. Они вместе с мамой ждут аиста.

Густав опять припустился бегом. Разве на баб можно положиться? Лена не записала даже, когда случали молодую козу.

Крику, визгу! Густав вертелся как флюгер в бурю. За ним по пятам топали его шестеро детей, то и дело пихая друг дружку, каждый хотел первым увидеть нового мальчика. Герберт плюхнулся в рыхлый песок и заорал. Пауль споткнулся о него и тоже заорал. Эльзбет с причитаниями ринулась на помощь. Густав замахал на них руками:

— Назад, назад, к сирени! Придете, когда я вам свистну.

— А что ты будешь свистеть?

— «Профукал деньги Юле…»

Ворота настежь, калитка настежь.

— Похоже, близнецы… Господи, будь человеком и не оставь меня! — вслух говорил Густав.

Картошка для скота, сваренная, лежала в кормушке. А дым из трубы все валил и валил. Там кипятили воду. Густав набрал сырой картошки. Почему бы на том же самом огне не сварить картошку для скота на завтра? С кастрюлей в руках, с рюкзаком за спиной — так Густав пошел на кухню и навстречу новому ребенку.

Скрипнул ключ в замке. Из спальни вышла повитуха. Она была толстая и краснолицая — воплощенное здоровье — мать жизни.

— Опять прекрасный мальчик, Густав!

Для Густава повитуха была сродни могильщику. Людям горе, ей — радость. Повитуха и могильщик рука об руку трудятся на протяжении всей жизни; она вводит людей в этот странный мир, а тот их отсюда выпроваживает. А платить извольте ныне живущие. Густав подвинул кастрюли на плите и даже не взглянул на поставщицу могильщика.

— Отвяжись от меня, окаянная ведьма!

Повитуха весело плескала руками в горячей воде.

— На этот раз мальчик весит девять фунтов, Густав!

Расческой со сломанными зубьями Густав провел по своим коротким волосам.

— Признайся, что тебя бедняки кормят!

Повитуха вытерла руки. Лицо ее напоминало лицо лошадиного барышника после удачной сделки.

— Всякий смертный должен благодарить Господа за то, что тот дал ему здоровых детей.

Рука Густава задрожала. Пробор в волосах сбился.

— Скажи правду, тебе бедняки в радость?

Лицо повитухи стало пурпурным.

— Нет!

Она побросала свои инструменты в сумку.

— Тогда, значит, другие лучше платят, а?

— Не знаю я никаких других. Заткнись!

— Я имею в виду тех, кто уже на втором месяце за тобой посылает.

У повитухи от гнева, казалось, распухла переносица. Густав в волнении чесал гребенкой свои усы.

— Сознайся, что ты достаешь из женской утробы и людей, и ангелов, в зависимости от того, когда тебе заплатят, поздно или рано.

Повитуха опять засучила рукава.

— Как ты себе это представляешь?

— Деньги есть, ума не надо. А беднякам надо много ума, чтобы из твоих младенчиков настоящих людей сделать.

Повитуха схватила Густава. Густав схватил повитуху. Они боролись, покуда не посыпались пуговицы с повитухиной кофты. Из выреза сорочки вывалились толстые груди.

— Этим меня не запугаешь! — крикнул Густав и ухватил ядреную бабу за бедра. Она, посинев от злости, вцепилась в только что причесанные волосы Густава. Кряхтенье и немая борьба — и вот уже ведро с водой свалилось на пол. Холодная вода окатила круглые икры повитухи. Она взвизгнула:

— Благодари Бога, что я из-за своей работы не могу длинные ногти отрастить!

Дверь спальни распахнулась. Возле дерущихся вдруг появилась Лена, дрожащая, белая, как полотно. Густав и повитуха как бойцовые петухи отскочили друг от друга. Растрепанная повитуха тут же вспомнила о своих обязанностях:

— Лена, в постель! А с этим я сама справлюсь, я уж его отмолочу как следует!

Лена не плакала. У нее больше не было слез. Она в отчаянии ломала руки, ее иссохшие губы дрожали. Густав успел подхватить ее прежде, чем она упала.

Расцарапанный муж сидел на краешке кровати возле роженицы.