Чудодей

Учитель Гербер строил крольчатник. Занятия в школе мешали этой важной работе, но преподавание религии он считал наиболее значительным из всех предметов. Сам он метил на место церковного регента, благо он играл на скрипке и на фисгармонии не хуже, чем паял и лудил, а паял и лудил не лучше, чем играл на скрипке и фисгармонии.

Учитель Гербер вызвал первого ученика и первую ученицу. Им он велел наблюдать за тем, как другие будут рассказывать историю юноши из Наина.

— Кто будет озорничать, безобразничать, того тотчас же записывать на доску. Таков приказ!

Пообещав собственноручно расправиться с нарушителями порядка, он отправился в крольчатник.

Ученики один за другим пересказывали историю юноши из Наина. Время от времени на доску записывали имя того или иного проштрафившегося школьника. Краснощекий парень влез на скамью и испортил портрет президента республики Эберта. Он засунул мизинец в нос этому серьезному дяде. Другой, вихрастый, плюнул в цветы учителя Гербера, стоящие на подоконнике. Одна девочка испортила воздух. Так утверждали мальчики. Нельзя же было, чтобы у девчонок доска оставалась пустой.

Но вот и до Станислауса дошла очередь рассказывать о юноше из Наина. Все дети стали прислушиваться.

— …он приблизился к городским воротам, как раз когда выносили умершего. Это был юноша. У него была мать, а он был у матери единственный сын. Как-то мать ушла на работу, а сын залез в погреб и нашел там варенье и стал его есть…

Весь класс засмеялся.

— Станислаус, — крикнул первый ученик, — я тебя сейчас же запишу на доску!

— …Он ел и ел, — продолжал Станислаус, — пока не съел все варенье. Тогда у него заболел живот. И ему стало обидно и страшно: «Что скажет мама, когда вернется с работы?» А живот у него болел все больше и больше, и он лег на кушетку. А когда мать пришла, он притворился, будто он мертвый…

Дети хихикали. Первый ученик, прикрывая рот губкой, записал фамилию Станислауса на доску. У Станислауса горели щеки. Он был серьезен, хотя все вокруг него хохотали и шумели.

— …Мать плакала и причитала: «Ах, боже мой, боже мой, бедный сынок умер!» Загляни она в погреб, она увидела бы, отчего он умер.

Теперь весь класс уже ревел от хохота. Первый ученик метался у доски и не только записал, но еще трижды подчеркнул фамилию Станислауса. Но тот, не отклоняясь, продолжал свой рассказ.

— А когда господь увидел мертвого, он сразу раскумекал, в чем дело. Он увидел, что у парня рот испачкан черникой, и пощекотал его. А его матери сказал господь Иисус Христос: «О женщина, у твоего сына, верно, живот болит. Сдается мне, что он нажрался варенья».

Класс неистовствовал. Шум услышал со двора учитель Гербер и вошел в класс с планкой в руках.

— Почему имя Станислауса три раза подчеркнуто?

— Он согрешил.

— В чем?

— Говорит, что отрок нажрался варенья.

Учитель посмотрел на Станислауса. Мальчик глядел на него заячьими глазами. Он не понимал, что случилось. Он был убежден, что, рассказывая о юноше из Наина, не говорил ничего дурного. Учитель Гербер почувствовал педагогические сомнения. Он подошел к Станислаусу осторожно, словно к одному из своих новорожденных кроликов. Станислаус не шевелился. Глаза у него блестели. На вздернутом носу среди веснушек появились две капли пота.

— Расскажи-ка еще раз! — Учитель говорил мягко, точно обращаясь к больному.

Станислаус рассказал снова то же самое, но уже с некоторым дополнением: пока мать не пришла, юноша натер себе лицо мелом. Он хотел походить на настоящего мертвеца. Класс орал, и тем не менее учитель Гербер заставил себя кротко спросить:

— Разве так написано в твоем евангелии?

— Я рассказал то, что он забыл.

— Кто?

— А тот господин пророк, апостол, который написал евангелие.

Дети затаили дыхание. Им казалось, что начинается допрос преступника. Преступника, согрешившего против святого духа! Никто даже не услышал, как девочка, однажды уже разоблаченная, снова испортила воздух. Учитель Гербер колебался между двумя точками зрения. Он и сам некогда полагал, что юноша из Наина попросту спал летаргическим сном.