Чудодей

— Откуда же ты знаешь, парень, что мне как раз и не хватает сна?

Ответил Густав:

— Так он же сквозь семь стен почует, что у тебя болит. — И Густав торопливо полез в ящик с травами. Нашел валерьяновый корень. — Вот, бери, с сегодняшнего дня каждое утро, как сменишься, заваривай это и пей. По-ученому он называется «соннолюлюбайбайный чай». Будешь похрапывать, как сурок.

— Я уже и сейчас готов заснуть вот так, не сходя с места.

— Еще чего недоставало! Очищай кресло. Там уже немало народу ждет со своими хворями.

Старик поднялся кряхтя. Он покопался в жилетном кармане, вытащил бумажку в сто марок с красным штампом. Эти купюры уже изъяли из оборота. Старик ощупал ее и расправил, прежде чем протянуть Станислаусу. Но тут вмешался Густав.

— Ты что это, миленький? За доброе дело платить деньгами? Так ведь от этого самого господа бога на небе боль скрутит. — Густав плюнул на бумажку, бросил ее на пол и отшвырнул ногой прямо под шкаф.

Старик от испуга даже поклонился.

— Я не хотел вас обидеть, добрые люди.

Но папашу Густава этим нельзя было смягчить. Он угрожающе наступал на старика:

— И гляди, никому ни слова об исцелении!

Тот клятвенно воздел руки.

— Все тайны я унесу с собой в могилу, Густав.

— Так и следует. Нам и без того дохну́ть не дают, столько народу прет сюда. Ну разве можно исцелить всех, кто вздумает притащиться?

Таким образом реклама была обеспечена. Старый ночной сторож берег секреты лишь до первого перекрестка.

Когда он ушел, Густав достал из-под шкафа бумажку в сто марок. Глядя на нее, он покривился.

— Стоит теперь не дороже дохлой мухи, но говорят, что сотенные с красным штампом еще будут обменивать.

На следующее утро чудодея разбудили в шесть утра: Густав нетерпеливо тряс Станислауса.

— Хочешь творить чудеса — не дрыхни!

В дверях стоял Ринка, батрак из имения. Он подмигнул Густаву.

— Ну чего мигаешь? Говори, что тебе нужно.

Ринка служил в солдатах в одной роте с Густавом.

— Ты уж не командуй, братец Густав. — Он отстранил Густава и снова подмигнул. Но уже в передней стал жаловаться на свои беды.

— Вот гляди, Густав, эта хворь пристала ко мне с пасхи. Я тогда подвыпил. Для чего же еще жить на свете, если не можешь позволить себе удовольствия? Так вот, выпил я довольно основательно. И когда пил, был еще совершенно здоров. Лег спать, а как проснулся — у меня это морганье. Ну, думаю, пройдет. В детстве у меня были и оспа и парша, и все прошло само по себе. Неужто не избавлюсь от такой чепухи, как морганье? Прошла неделя, а оно все так же. Стал завязывать глаз. Прикладывал горячие отруби. А глаз все моргает да моргает. Тогда я снял повязку. Думаю, может, свежий воздух скорее вылечит. Но и воздух не помог. Бог свидетель, все бы еще ничего, но вот у нас в имении пропало пять центнеров ржи. Инспектор Вайсбир вызвал всех нас на допрос. Стою я перед ними. Управляющий и инспектор оба таращатся на меня. Инспектор спрашивает: «Ну, ты, бездельник, знаешь, куда рожь девалась?» Я говорю: «Нет». А мой глаз делает свое. Он подмигивает управляющему. Тот встает да как влепит мне оплеуху. А я дал сдачи. Инспектор разнял нас. И вот теперь считается, что я подмигивал на управляющего, вроде он виноват. Видишь, каково мне. Никто меня не поймет. И я никого не понимаю. Как жить теперь? Пусть твой парень, хочет не хочет, снимет с меня это морганье.

Густав застегнул куртку.

— Все бегут к нам, и все хотят, чтобы с них что-нибудь сняли. У моего парня силенок-то не центнер, а поменьше. У него уже все артерии дрожат.

Но Ринка не отставал. Он спросил сладким голосом:

— Что же, оно спит еще, ваше святое дитя?

Тогда Густав заговорил с очень ученым и мудрым видом:

— Морганье вот так, ни с того ни с сего не начнется. Тут действует дьявол, который сидит в водке. И от этого особенно трудно лечить. Вот сейчас, например, мне нужно покормить кур, а у меня ни зернышка овса в мешке.

Ринка пообещал Густаву мешок овса в конце месяца, когда получит свою долю положенной батракам оплаты продуктами. Густав усадил его в кожаное кресло и вытащил из шкафчика, украшенного нарисованным черепом, одну из хитро изогнутых, до блеска начищенных проволок. Это проволочное сооружение он положил на подоконник напротив Ринка.

— Юный чудодей должен сначала подкрепиться, а пока он придет, ты обега́й глазами эту проволоку. Так, чтоб твой взгляд прошел по всем изгибам и провернулся через все узлы. Но только не прикасайся к этому инструменту, не то пропадешь. А у меня нет лишних денег, чтобы тебя хоронить.

Ринка остался один. Он смотрел на проволоку. Глаза его следовали за каждым витком и метались, как пойманные мыши в путанице узлов. У этого куска проволоки не было ни конца, ни начала.

Станислаус на кухне ел хлеб с творогом. Пробило семь часов. Опять раздался стук в дверь. Густав засуетился — неужто новый пациент? Он накинул черный пиджак от своего свадебного костюма и нетерпеливо ждал, когда сын наестся.

— Эх, вот если б еще ты разок-другой пожевал в трактире стекло при народе, у нас отбою бы не было от посетителей. Больше людей было бы, чем в лавке.