Чудодей

— Ух, ух, проклятая печь! А ты живей поворачивайся, деревенский щенок, не то весь товар подгорит!

Станислаус отшвыривал свои обсыпанные мукой шлепанцы, чтобы легче и быстрее прыгать. Его грязный фартук развевался, словно цеховое знамя пекарей. А за нагрудником лежал свежий рогалик. Станислаус откусил торопливо, пока хозяин, нагнувшись, шуровал кочергою в печи. Капли пота на плешивом затылке сверкали, как маленькие глазенки.

— Что это ты там жуешь и чавкаешь? Не вздумай стянуть с листа настоящий товар!

Станислаус от испуга выплюнул недожеванный кусок в маленькую печурку и больше уже не решался прикоснуться к рогалику. Вечером из-под нагрудника выпали мелкие крошки.

Другой ученик, Фриц, видел, как падали крошки.

— Эй, ты, у тебя из-под фартука что-то вывалилось. Может, это твое сердце? Оно, видать, совсем раскрошилось!

Итак, стало ясно, что на пирожки с творогом и сливами рассчитывать не приходится. На каждом противне должно быть столько-то тех и столько-то других. И те и другие легко пересчитать. И они действительно были сосчитаны, черт бы их побрал! Фриц Латте некоторое время потешался, наблюдая, как его коллега тоскливо и жадно глядит на пирожки.

— Послушай, я могу тебя научить, как добраться до пирожков. За это ты мне начистишь воскресные ботинки, да так, чтоб сверкали!

Почему бы Станислаусу и не почистить воскресные ботинки Фрицу Латте? Воскресная скука выгрызала у него последние остатки теста из-под заусениц. В темном дворе пекарни не было ни лисьей норы, ни лесной речушки, в которой можно было бы ловить раков. Крохотный огород хозяина с трудом втиснулся в мощеный двор. Еле хватало места на семь пучков салата, восемь кочанов цветной капусты и пять кустиков настурций. Станислаус в тоске даже плюнул.

— Ты зачем плюешь в мой огородик, деревенщина? — Хозяйка визгливо орала. Ноздри ее угреватого носа раздувались. — Лучше полей его, а потом убирайся в свою конуру, ничтожество!

Фриц лежал на койке и спал «про запас» до вечера. Он уже заканчивал третий год ученичества, ему разрешалось каждый вечер уходить, и он постоянно рассказывал о толпах девчонок, которых он якобы соблазнил.

— А потом была Ани. Ну, эту я бросил еще наполовину девицей.

— А почему ты ее бросил? — допытывался Станислаус.

— Мы с ней катались на карусели. И я увидел, как она смеется. Меня сразу же напугали ее зубы. У нее были настоящие клыки. Такая тебе искусает губы в кровь, когда станешь целоваться.

— Со сколькими девчонками ты целовался, Фриц?

— Ты что ж думаешь, я записываю такую чепуху? Думаю, штук восемьдесят, пожалуй. А эту Ани я могу тебе уступить, если ты мне побреешь затылок.

Но Станислаусу не нужны девчонки. Его больше привлекали пирожки с творогом и сливами. И Фриц в награду за чистку ботинок показал ему, как быстро провести кочергой по противню с горячими ватрушками в то мгновение, когда хозяин отходит от печи, чтобы закурить свою первую сигару.

— Р-раз — и получается брак. — Фриц ткнул кочергой в горячий творог и сразу же выскочил из пекарни.

— Вот, а теперь жри ватрушки с бракованным творогом, пока у тебя пузо не вздуется, как барабан. Сможешь прямо на нем блох давить.

Пирожков теперь всегда хватало. Станислаус наслаждался и роскошествовал. Но прошло несколько недель, и он убедился в несовершенстве рая. Учитель Гербер на уроках закона божия говорил, что люди, которые безупречно ведут себя на земле, будут на том свете ежедневно кушать самые лучшие пирожки. Дай бог, чтоб на небе кормили не только ватрушками!

Не прошло и полугода, как Станислаус знал уже и умел делать все, что полагается знать и уметь подмастерью пекаря. Но какой толк? Им по-прежнему всячески помыкали и хозяин, и хозяйка, и Фриц Латте, а если он не сопротивлялся, то и служанка Софи. Софи была кругла, очень кругла и жирна. Бракованные пирожки, которые сдавались на кухню для прислуги, шли ей впрок. Сзади она была совсем похожа на хозяйку, разве что у Софи иногда тоскливо выглядывала из-под подола нижняя юбка.

— Не выставляй ты свой флаг напоказ покупателям, когда стоишь в булочной, — говорил хозяин и хлопал ее плоским противнем по округлым выпуклостям юбки.

Работники ужинали на кухне. Хозяева ели в столовой. Фриц погрозил в сторону хозяйских комнат.

— Он там пьет пиво, она жрет лососину, а нашему брату ничего такого не положено.

В кухне подавали дешевую ливерную колбасу и ячменный кофе. Фриц воротил нос. Станислаус уплетал за обе щеки. Он не пренебрегал никакой едой. Стоило ему только вспомнить о доме и о тоненьких ломтиках хлеба, намазанных маргарином, и все, чем потчевали здесь, казалось ему трапезой в преддверии рая.

Фриц ел не все из того, что подавалось на стол учеников. Еще бы, ведь он был уже мужчиной — на третьем году обучения! Он получал чаевые от клиенток за то, что ловко снимал с листов те домашние пироги, которые они выпекали в большой печи булочника. При этом с дерзкого языка Фрица текли самые вежливые речи.

— Позвольте, я донесу пирог до вашей тележки, госпожа Паттина.

— Вы так любезны, господин Фриц!

— А как здоровье фрейлейн? Надеюсь, ваша дочь уже оправилась от бледной немочи?