Чудом рожденный

Кайгысыза угнетали поиски несошедшихся в суточном журнале учета копеек, а счет шел на сотни тысяч. Теперь, когда пустыню пересекла железная дорога, Мерв превращался в торговый — транзитный и перевалочный— центр, второй по назначению после Асхабада. Вчитываясь в финансовые документы, Атабаев зримо ощущал, как идут по караванным тропам Каракумов каракуль, ковры, кошмы и хлопок на товарную станцию Мерва, как путешествует чай из Индии в Хиву, как движется из Хивинского ханства мерлушка, халаты, коровье масло… В сторону красноводского порта для России бегут товарные вагоны — в них шерсть и тот же хлопок. Уже под хлопковые посевы в Мервском уезде занята одна треть удобных земель — а все в руках дехканина кетмень и омач… Уже завели свои банковские счета два хлопкоочистительных завода, — в вечерних прогулках Атабаев добредал до них, они на окраине, а дальше их — темнеющая к ночи степь. Кайгысыз стоял у стены завода и сумрачно глядел вдаль, где за горизонтом — там где-то светится сейчас окошко сельского учителя Мухаммедкули…

А утром снова — конторка, деревянная загородка, стук костяшек…

Медленно, мучительно и уродливо проникал российский торговый капитал в патриархальный край. Как будто после постройки железной дороги чуть ли не втрое увеличилось число хлопкоочистительных заводов, но были они такими же маленькими, кустарными, как и прежде. Осенью, в разгар уборочного сезона, в Асхабаде и Теджене было занято 98 рабочих. И — ни одной хлопчатобумажной фабрики, хотя туркестанский генерал-губернатор толково разъяснял в своих докладных далекому Санкт-Петербургу, что переработка хлопка в текстиль на месте будет бесконечно дешевле: ведь до пяти рублей с каждого пуда обходится доставка хлопка из Туркестана в Москву и столько же доставка каждого пуда мануфактуры из Москвы в Среднюю Азию. А как же тогда быть с железнодорожными барышами? Как быть с бешеными прибылями питерских ростовщиков и иваново-вознесенских мануфактурщиков?.. Царское правительство в интересах русской буржуазии желало сохранить новую колонию в ее первозданном виде, в состоянии дикой отсталости, на положении аграрно-сырьевого придатка России.

Все это видел банковский конторщик под костяшками счетов.

Казалось бы, вторжение капиталов должно было привести край к процветанию, но получилось иначе. Увеличить плантации хлопка можно только за счет пшеницы, — так и поступили. И цены на хлеб выросли в четыре-пять раз. Крестьяне изнывали, а налоги всё росли и росли.

Когда, робко озираясь, в банк заглядывали туркмены из соседних аулов, Иван Антонович, не разгибая спины, показывал в сторону сослуживца, и Кайгысыз терпеливо выслушивал путаные рассказы посетителей, объяснял, что надо писать, в какой адрес и — чаще всего — направлял в общество взаимного кредита. Он понимал, что это пришли кулаки или байские приказчики — он знал, что самые плодородные земли, в результате махинаций и фиктивных сделок, постепенно переходят в эти загребущие руки. У кого вода — у того власть, он знал, что лучшие полноводные каналы скуплены богатеями… Но что он мог сделать, маленький конторщик? Он видел, как год от года, особенно когда началась война с немцами, росли цены на поливные земли, — за десятину платили теперь от тысячи до трех тысяч рублей.

С выражением благодарности на лицах, со слезами восторга, со сложенными у груди ладонями, пятясь спиной, уходили эти люди, и Кайгысыз Атабаев, хмурясь, до самой двери прослеживал взглядом их льстивые телодвижения. О, как он их ненавидел, припоминая свой родной нищий аул и толстомясого мальчика — сына мельника! Русский счетовод не прислушивался к разговорам, которые за столом Атабаева велись, в основном, на туркменском языке, он, конечно, ничего не понимал в этих сценах льстивой признательности просителей и сумрачного, почти жестокого величия его сослуживца.

Так проходил день…

А что же делать вечером? В убогой каморке, снятой у пожилой женщины за дешевую плату, часами просиживал Атабаев у маленького столика, ероша свои густые волосы, вспоминая школу в Бахардене, учебники, тетрадки, милый робкий почерк простодушных ребят… Смешно и грустно вспоминать, как сказал когда-то Василий Васильевич — воспитаете сотни таких же честных юношей, а может быть, и сотни героев… Не пришлось и вряд ли когда-нибудь придется добиться этого,

Вечерами Атабаев по учебнику изучал банковское дело, теорию бухгалтерского учета — старался постичь премудрости финансовой науки. Чего доброго, недовольные хозяева не будут церемониться, прогонят без объяснений.

Но когда становилось невмоготу от мрачных мыслей, молодой человек выбегал на улицу. Ночью в Мерве почти не оставалось туркмен — даже базарные лавочники запирали на засов свои лавчонки и возвращались с темнотой в аулы. Можно найти лишь два-три интеллигента, с кем можно поговорить на родном языке. В Мервском реальном училище только четыре юноши туркмена…